Король, дама, валет

Франц, очутившись на безлюдной, белой улице, поставил воротник, засунул кулаки в карманы и, сгорбясь, быстро пошел по направлению к своему дому. По воскресеньям, на нарядной улице в западной части города, он ходил совсем иначе, – но теперь было не до того – крепко пробирал мороз. Ту воскресную столичную походку было вначале не так легко усвоить; состояла она в том, чтобы, вытянув и скрестив руки (непременно в хороших перчатках) на животе, – будто придерживаешь пальто, – ступать очень медленно и плавно, выкидывая ноги носками врозь. Так шествовали все молодые щеголи по той нарядной улице, – изредка оглядываясь на женщин, – не меняя при этом положения рук, а лишь слегка дернув плечом; и опять – врозь, врозь, раз-два, очень медленно. Но в такую ночь, на безлюдном морозе, человек ходит не напоказ.

Впрочем, Франц скоро разогрелся, и даже стал посвистывать. К чорту ее мужа. Не нужно трусить. Такое блаженство, – ведь это дается не всякому. Что она сейчас делает? Верно, приехала, раздевается. Белые бедра с двумя ямками. И разумеется, она не солгала, когда поклялась, что только очень редко, только по долгу службы, – когда иначе было бы подозрительно… Нет, это неприятная мысль… Желтошерстая гадина. Лезет небось. К чорту! Теперь она села на постель. Еще три-четыре дома, и вот она сбросила туфли. Когда дойду вон до того фонаря, она опустит голову на подушку. Теперь перейду улицу. Так. Она потушила свет. У них общая спальня. Опять – эта мерзость… Нет, этого сегодня не может, не должно быть. Вот еще один квартал, – так, – и она уснула. Площадь. Она спит. Завтра пятница – тут будет базар. Вот наконец и моя улица. Чудесная скрипка, – и так сказочно… прямо райское что-то. И волшебник хорош был. Вероятно, это все очень простые фокусы, легко в общем раскусить, в чем дело… Теперь она спит крепко. Опять что-то случилось с этим ключом, – чорт его побери. Вертишь, вертишь… Свет на лестнице опять не действует. Так можно загрохотать, коли оступишься… И вот этот ключ – тоже мудрит…

В тускло освещенном коридоре, у полуоткрытой двери своей комнаты, стоял старичок-хозяин и неодобрительно качал головой. Был он в сером халатике, в клетчатых домашних сапожках.

«Ай-я-яй! – проговорил он, когда Франц с ним поравнялся. – Ай-я-яй… Опять после одиннадцати ложитесь. Нехорошо, сударь».

Франц сухо пожелал ему доброй ночи и хотел пройти, но тот вцепился ему в рукав.

«Я, впрочем, не могу сердиться сегодня, – сказал он проникновенно. – У меня радость: супруга приехала».

«Поздравляю», – сказал Франц.

«Но всякая радость, – продолжал старичок, не отпуская его рукава, – всякая радость несовершенна. Моя старушка приехала больной».

Франц соболезнующе хрюкнул.

«И вот, – крикнул ясным голосом старичок, – она сидит в кресле… Поглядите».

Он пошире приоткрыл дверь, и точно, Франц увидел над спинкой кресла старушечий седой затылок с какой-то наколочкой на макушке.

«Вот», – повторил старичок, глядя на Франца блестящими, немигающими глазами.

Франц, не зная, что сказать, глупо улыбнулся.

«А теперь – спокойной ночи», – отчетливо проговорил старичок и, шмыгнув к себе в комнату, закрыл дверь.

Франц было пошел, но вдруг остановился.

«Послушайте, – сказал он через дверь, – а как насчет кушетки?»

Молчание.

Он постучал.

И вдруг послышался чей-то хриплый, напряженный, фальшивый голосок.

«Кушетка уже поставлена, – скрипнул голосок. – Я вам дала мою собственную кушетку».

«Чудаки!» – брезгливо усмехнулся Франц и пошел к себе. В его комнате действительно было прибавление мебельного семейства. Прибавление твердое, ветхое, сизое, в мелких красноватых цветочках. Марта, когда пришла на следующий день, сморщила нос и, так оставшись – со сморщенным носом, – кушетку потрогала, нащупала больную пружину, приподняла вялую бахрому. «Ну что ж, ничего не поделаешь, – сказала она наконец. – Я с его старухой ссориться не намерена. Дай-ка сюда эти две подушки. Да, так – как будто лучше выглядит…» И вскоре они привыкли к ней, к ее сизой ветхости, к причудам ее пружин и к ее манере неодобрительно крякать, когда на нее садились.

Но не одной кушеткой обогатилась комната Франца. Однажды, в особенно благодушную минуту, Драйер дал ему свыше положенных денег еще некоторую сумму, и спустя недели две (кстати сказать, близилось Рождество) в платяном шкапу появился новый жилец: долгожданный смокинг.

«Вот и отлично, – сказала Марта, пощипывая материю. – Теперь остается одно: нужно тебе научиться танцевать. Придешь завтра, – мы после ужина под граммофон и попляшем».