Король эльфов

«Слушай, — вполголоса обратился он к треугольнику, — тот, кто продавал тебя, был щедр на обещания».

А если встряхнуть его, как остановившиеся старые часы? Или как кости перед решающим броском? Он так и сделал.

Как разбудить таящуюся внутри душу? Издеваться над ним подобно пророку Илие[37]? Может, она спит? Или в дороге? Или занята чем-либо? Тагоми еще раз изо всех сил встряхнул в кулаке серебряный треугольник — позвал его громче — и снова поднес к глазам.

«Моему терпению приходит конец. Ты пуста, маленькая безделушка. Отругать тебя? Испугать? А что потом? Выбросить в канаву? Дышать на тебя, встряхивать и снова дышать, пытаясь во что бы то ни стало добиться ответа?

Тагоми засмеялся. — Напрасный труд, спектакль для прохожих. — Он смущенно огляделся. Но никто не смотрел на него. Старики дремали на скамейках. Тагоми облегченно вздохнул. — Надо испробовать все: умолять, увещевать, угрожать, анализировать, наконец. Найти способ...

Впрочем, что толку? Треугольник отвергает меня. Может, потом? Нет. Уильям Гильберт[38] прав, каждая ситуация неповторима, шанс дается один раз.

Все это глупо. Я веду себя как ребенок. Но детство давным — давно позади. Надо искать в других местах.

Попробуем подобрать ключик с помощью классической аристотелевской логики. Цепь строгих рассуждений, ведущих к истине.»

Он сунул палец в правое ухо, чтобы заглушить отдаленный шум города, и, словно раковину, крепко прижал серебряный треугольник к левому.

Ни звука.

Ни плеска волн, ни рокота океанского прибоя, а по сути, отраженного шума пульсирующей крови.

Слушать бесполезно. Какое еще чувство может открыть тайну? Тагоми закрыл глаза и принялся ощупывать каждый миллиметр треугольника. И осязать нет смысла — пальцы ничего не сказали ему. Запах? Он поднес вещицу к носу. Слабый запах металла и только. Тагоми положил треугольник на язык, покатал во рту как леденец. Ничего, кроме холодка металла.

Нет, все-таки — зрение. Высшее по античной шкале чувств.

Он снова положил треугольник на ладонь.

«Что я должен увидеть? — спросил он себя. — Где путеводная ниточка к истине?»

— Сдавайся, — велел он серебряному треугольнику. — Выкладывай свою волшебную тайну.

«Лежит у меня на ладони, как лягушка, поднятая со дна пруда. Но эта лягушка непростая: она меняет форму, становится то куском глины, то камнем, то кристаллом. Возвращается к неживой первооснове.

Металл добыт из земли, — рассуждал он. — Из царства Тьмы, царства духов и сырых, темных пещер. Из мира Инь в его самом буквальном смысле. Из мира вечного постоянства, времени-которое-было.»

Серебряный треугольник сверкал в солнечных лучах. Не сырой, не тусклый, не изъеденный временем, но пульсирующий жизнью и светом, почти неземной. Как и полагалось произведению искусства. Он принадлежал царству Неба, миру Ян. Да, это дело рук Художника, взявшего из темных, холодных недр металл и превратившего его в сияющую частицу неба.

Превратить мертвое в живое. Заставить труп сверкать красками жизни. Прошлое подчинить будущему.

«Кому ты принадлежишь? — спросил он серебряный треугольник. — Мертвому темному Инь или живому яркому Ян?»

Треугольник слепил его радужными лучами. Тагоми прищурился, с этого момента он видел только игру света.

«Тело — Инь, душа — Ян. Металл и свет, внешнее и внутреннее, микрокосм на моей ладони. Может, он скрывает тайну пространства? Тайну вознесения в небеса? Или времени? Светоносного изменчивого мира? Да! Вот оно! Эта вещь раскрыла свою душу: свет! Мое внимание поглощено — я не в силах оторвать взгляд. Это блеск завораживает...

Теперь, когда ты поймала меня, поговори со мной, — попросил он. — Я хочу услышать твой голос, исходящий из чистого яркого света, который мы ожидаем встретить только после смерти, в мире, описанном «Бардо Тходол» — «Книгой Мертвых»[39]. Но я не хочу ждать смерти, распада моей личности. Не хочу скитаться в поисках нового материнского лона. Грозные и мирные божества, мы будем обходить вас. И мягкий дымный свет. И совокупляющиеся пары. Все, кроме чистого яркого света[40]. Я готов без страха устремиться к нему.

Я чувствую манящие меня горячие ветры кармы[41]. И все-таки остаюсь на месте. Мне было дано знание Великого Освобождения, и я не зажмурюсь, не кинусь прочь от невыносимо-слепящего света, ибо если сделаю это, то снова войду в круг сансары, не зная свободы, не ведая отдыха. Покрывало майи[42] падет снова, если я...»

Свет исчез. Тень заслонила солнце.

Он держал в руке обыкновенный серебряный треугольник.

Тагоми поднял глаза. Возле скамейки, улыбаясь, стоял высокий полицейский — почему-то в синей форме.

— В чем дело? — недовольно спросил Тагоми,

— Ни в чем. Я просто смотрел, как вы возились с безделушкой.

— Безделушка? — глухо переспросил Тагоми. — Нет, вы ошибаетесь.

— Почему ошибаюсь? У моего сынишки полно таких игрушек.

Полицейский пожал плечами и двинулся дальше.

«Отнял мой шанс на нирвану, — с внезапной яростью подумал Тагоми. — Отнят белым неандертальцем-янки. Этот недочеловек решил, будто я забавляюсь детской игрушкой!»