Король холопов

Вержбента продолжал относиться к Борковичу с прежним недоверием и не переменил о нем своего мнения. Староста, хоть и втихомолку угрожал ему, однако не решался открыто выступить против него. Он знал, что напугать Вержбенту нельзя, а совершить так скоро после убийства Бенко новое преступление он не осмеливался.

– Дождется и он своего, – ворчал Мацек, – не уйдет он из моих рук. Найду его всегда, лишь только захочу.

Мацек устроился в Познани наподобие того, как в Козьмине, и открыл свой гостеприимный дом для всех своих единомышленников. Туда прибыл брат его из Чача и сын, чтобы приветствовать победителя. Мацек безжалостно насмехался над своим братом, у которого не хватило мужества, чтобы сопровождать его в Краков, и долго не хотел ему этого простить. Боркович еще пуще прежнего стал подстрекать великополян не отдаваться в кабалу Казимиру.

– У нас свои собственные права, старые обычаи, мы на особом положении и такими должны остаться, – говорил он.

Все ему поддакивали, потому что он льстил их самолюбию, утверждая, что землевладельцы должны иметь больше значения, чем король, что когда-то они сами выбирали князей и их низвергали.

Время проходило в различных собраниях. Все заметили, что Боркович с нетерпением чего-то ждет. Он говорил, что ожидает прибытия посла из Кракова, но какое известие он оттуда надеется получить, никому не говорил. Прошло около двух недель, а оставленный Борковичем в Кракове искусный слуга Хвалек все еще не возвратился. Хвалеку было всего лишь двадцать лет, но, живой как ртуть, он был необычайно ловок, проницателен, хитер, и Боркович часто поручал ему такие дела, от исполнения которых отказались бы люди постарше.

Ожидая со дня на день приезда Хвалека, Мацек ежедневно осведомлялся и, к своему огорчению, получал отрицательный ответ. Наконец, на пятнадцатый день Хвалек прибыл и не успел сойти с лошади, как ему приказано было явиться к старосте.

– С какими известиями ты приехал? – спросил Боркович, встретив посла на пороге и приглядываясь к нему.

– Я возвратился ни с чем, – ответил Хвалек. – К старухе меня не допустили. Вход в ее комнаты охраняется стражей, которая не всякого туда пропускает.

– И ты испугался часового? – крикнул Боркович.

– Ничего подобного! – воскликнул юноша, обиженный подобным подозрением. – Мне было приказано поговорить со старухой и принести ее ответ, и я должен был это исполнить. Меня не пропустили через дверь, я влез на окно и до тех пор стучал в него, пока старуха не выглянула. Я ей сказал то, что мне было поручено, и в ответ на это она меня прогнала, а часовой объявил мне, что меня бросят в темницу, если я осмелюсь еще раз проникнуть туда.

Мацек, услышав этот рассказ, побледнел и от гнева заскрежетал зубами. Пригрозив юноше кулаком, он крикнул:

– Убирайся!

С этого дня в Борковиче произошла большая перемена. Гнев, кипевший в нем, заставил его забыть о всякой осторожности и довел до безумия. Он открыто стал поносить короля, и даже те, которые привыкли к его дерзкому самохвальству, находили, что он слишком много себе позволяет.

– Это король еврейский и мужицкий! Недаром его так называют, –говорил он во всеуслышание. – Нас, дворян, он не любит. Ну посмотрим, защитят ли его жиды и хлопы, когда рыцарство поднимется против него.

Речи его выслушивались молча, и редко кто отваживался утвердительно кивнуть головой.

– Даже королеву он подобрал себе под стать, – говорил Боркович. – Я ее давно уже знаю и целовался с ней, раньше чем ее выдали за короля. Подняв руку вверх и указывая на перстень, он продолжал:

– Вот видите этот перстень. Она мне подарила его на память о нашей любви. Она уже была тогда невестой короля, и этот перстень она получила от него.

Слушатели остолбенели. Они хотя и слышали какие-то намеки относительно его пребывания при силезском дворе, но такое громогласное самохвальство было для них неожиданно.

– О, королева! – продолжал Мацек, выпивая бокал до дна. – Пью за ее здоровье! Она даже и после свадьбы не брезгала мной, и я бывал в ее спальне, клянусь вам жизнью!

Несколько десятков человек слышало подобные рассказы; на следующий день они передавались из уст в уста и стали всем известны.

Время и обстоятельства меняют людей. Старая Конрадова, знавшая княжну Ядвигу, как веселую, кокетливую, легкомысленную девушку, не могла надивиться перемене, происшедшей в ней с тех пор, как она стала королевой. Корона, возложенная на ее голову, наложила на нее отпечаток серьезности, сознание достоинства; она стала гораздо рассудительнее, и хотя жизнь ее не очень-то весело протекала, она этим не печалилась. Король относился к молодой жене совершенно равнодушно; она чувствовала, что сердце его принадлежит другой, но не жаловалась. Она смотрела на него с сочувствием, как бы с состраданием, так что Казимир часто смущался, встречаясь с ее устремленным на него взором; ему казалось, что она отгадывает все, что у него на душе.