Николай Батурин

Король Королевской избушки

Таежные повести

I Плотовщик

С меня довольно очень немногих, с меня довольно и одного, с меня довольно, если даже не будет ни одного.

(Из древних авторов)

По веслу скатывались капли в каждой капле по солнцу одно солнце разбилось вдребезги на водной лазури АВЕ СОЛЬ! проснулся головастик зевнул во всю пасть увидел зыбкую на воде тень человека как много мозгов и мышц что будет если иссякнут мысль и сила АВЕ! раскрыл рот простодушный бычок СОЛЬ! закончил он уже в чреве щуки да здравствуют простодушные побольше простодушных для блага предприимчивых АВЕ СОЛЬ! блеснуло в клыках выдры

АВЕ! пискнули мыши прорывая микрорайоны нор в медвежью берлогу большая глупость проворчал медведь маленьких глупцов коллективное усилие АВЕ СОЛЬ! зарылся червяк поглубже в землю не путайте деловитость с пронырливостью

с каменистого обрыва низвергался ручей нагромождения льда теснили пологие берега у льда было все-таки одно преимущество перед городским имуществом АВЕ СОЛЬ! весной растаять

шум больших крыльев стоял над землей

проветривали берлоги встряхивали шубы расправляли перышки сбрасывали кожу в благоустроенных домах меняли решетки на прутья солнечных лучей АВЕ СОЛЬ! создавали солярии строили города гелиоцентрически АВЕ АВЕ СОЛЬ!

Плот как ладонь, протянутая к солнцу; зыбкая тень плота, тень самого плотовщика, тени его мыслей, что начинаются в прошлом и тянутся к настоящему…

Внезапное чувство опасности, обгоняя мысли, приковывает его взгляд к неумолимому будущему: прямо перед ним каменистый перекат, над которым полощутся широкие листья кувшинок, точно зеленые шляпы. Сворачивать к берегу уже поздно, но еще есть время подумать, что излишняя вера в себя оборачивается суеверием…

Что делать при жизни, это он знает, но что делать после смерти, этого он решить не успел. Неизвестность всегда была главным аргументом его опасений. А в райские сады вечности не торопится даже осел.

— Ах ты мать паромщика! — только и вырывается у него, когда носовое бревно исчезает в бурунах.

Ящик с консервами решительно идет ко дну, коробка макарон еще кружит в водовороте, точно какая-нибудь вертунья. Перевалившись за борт, пускают пузыри мотопила, связка капканов, котелок и еще и еще что-то. Зато ящик с куревом, завернутый в штормовку, остается — так что далеко не все потеряно!

Собаки скребут когтями о бревна, они тоже удерживаются на плоту. То ли от радости, то ли от страха они без удержу лают на перекат.

Намахавшись рулевой жердиной средь бурлящей воды, он с трудом подгоняет плот ближе к берегу, здесь течение спокойнее. Теперь можно пересчитать потери. На дно отправились самые необходимые, незаменимые вещи. Те самые, рабами которых становятся из страха их потерять…

За свою бродячую жизнь он потерял много ценных вещей. Ровно столько, чтобы научиться расценивать их как реквизиты чередующихся картин жизни. Эге, а не испытывает ли он веротерпимость других в угоду своей созерцательности? Совершенствоваться в самозабвении — дело йогов. Человек дела должен быть начеку — к самому себе, как к своему врагу, не следует поворачиваться спиной.

Перед большой излучиной течение реки замедляется, с бега она переходит на шаг. Южный берег еще скован льдом, от него тянет холодной сыростью. С подмытого обрыва свисают корни деревьев, словно щупальца дохлой медузы. Красноватые от глинозема капли на их кончиках усиливают это впечатление.

На крутом яру равняют строй ели, высокие до головокружения. Их тяжелая тень ложится поперек плота.

От холода или пережитого смятения поджарые псы начинают лязгать зубами. Многозначительно повиливая хвостом, они посматривают то на солнечную полосу, разделяющую реку, то на хозяина.