Король медвежатников

Голос Хабибуллы, никогда не знавший колебаний, вдруг неожиданно дрогнул. Неужели повелитель так безнадежно постарел, что готов отказаться от ультиматума?

Адмирал, как никто другой, знал, что сильные мира сего не должны быть подвержены слабостям. Для большинства подданных паша так же недосягаем, как Аллах, и тверд, как гранит. Что подумают о нем правоверные, если он будет терзаться сомнениями и склонять голову перед женщиной? Какими глазами будет смотреть на своего подданного Сулейман Кануни, если узнает, что Хабибулла несколько часов кряду, поправ собственную гордость, дожидался выхода презренной гяурки.

Надо помочь повелителю. Лицо адмирала стало озабоченным и строгим одновременно.

— Пушки уже заряжены, баркасы спущены на воду, а корпус янычар дожидается приказа своего великого господина, — доложил адмирал, четко выговаривая каждое слово, и старательно сделал вид, что не понял скрытого смысла, спрятанного в вопросе паши.

На мгновение по лицу паши Хабибуллы скользнула растерянность: не самый лучший способ — начинать сватовство с пушечной пальбы. Но, видно, такова воля всевышнего. Это простолюдины добираются до своих возлюбленных под покровом грешной ночи, в волнении поскрипывая половицами ее опочивальни. Ему, паше, подобное поведение претит! Он обязан входить в опочивальню будущей супруги не робкими шагами, а громкой поступью господина. И пусть его походку в виде раската пушек слышат далеко в округе.

Подбородок паши Хабибуллы горделиво вздернулся. Что ж, готовься, моя радость, к тебе идет твой господин!

— Да свершится воля Аллаха! — уверенно произнес паша, и адмирал мгновенно узнал в нем своего прежнего повелителя. — Пусть янычары готовятся к штурму после третьего залпа!

— Слушаюсь, мой повелитель, — сделал шаг в сторону адмирал, приготовившись взмахнуть рукой.

— Постой, — попридержал Хабибулла адмирала строгим взглядом. — Скажешь янычарам, что город я отдаю им на три дня… Пусть они покажут итальянцам, что и на земле тоже может наступить ад.

— Хорошо, мой повелитель, — прижал ладони к груди адмирал.

— У дворцов пусть выставят охрану, они принадлежат мне! — объявил Хабибулла и, отвернувшись, стал наблюдать за городом.

Пятьдесят кораблей грянули пушечным залпом, — казалось, что на землю обвалилось небо. Ядра, градом полетевшие в город, в одно мгновение расщепили крепостные ворота, проломили в трех местах стену. В крепости взорвался пороховой склад, пыхнув в небо огромным огненным столбом. Пламя осветило затаившийся город, стоящую на якорях боевую эскадру и несколько десятков баркасов с янычарами, приближающихся к берегу.

Послышались удары боевых барабанов, громогласно зазвучали фанфары, и тысячи янычар с яростными криками «Алла!» устремились на приступ.

Паша Хабибулла торжествующе улыбнулся: у осажденных не оставалось ни единого шанса на спасение.

Через несколько часов все было кончено. Янычары, воодушевленные щедрой наградой, под звуки боевых барабанов легко вошли в город, подобно раскаленному кинжалу в кусок воска.

Но адмирал пришел к своему господину с плохими известиями. Такое требовало немалого мужества. Случалось, что за скверную новость паша сажал гонцов на кол.

— О, великий паша, сияние моего сердца, — напыщенно заговорил адмирал, стараясь смягчить неминуемый гнев паши. — Твоя птичка упорхнула из клетки. Дворец пуст!

Хабибулла молчал, что было скверным знаком. Лицо его не изменилось, осталось, как и прежде, бесстрастным. Паша умел владеть собой. И все-таки во всем его облике вдруг проявилось нечто диковатое, медвежье. Косолапый способен нанести смертельный удар без предупреждающего оскала или иного движения. Он просто мгновенно бьет когтистой лапой, и все! Подобное поведение было в характере паши Хабибуллы. Приказывая казнить провинившихся, он никогда не менялся в лице, а часто и вовсе пребывал в благожелательном настроении, слушая дворцовых музыкантов.

Слегка обескураженный затянувшимся молчанием господина, адмирал обреченно продолжал:

— В погоню за этой женщиной мы отправили отряд всадников… Но они сбились с пути. Скорее всего, женщина спряталась со своими слугами в одной из многочисленных пещер в горах.

Губы паши болезненно поморщились.

— Эта женщина недостойна моей любви… Жаль… Стены города разрушить и казнить каждого третьего. А ты, адмирал, за плохую новость, — голова старого служаки склонилась совсем низко, он был готов к самому худшему, — получишь от меня… горсть изумрудов.

Лицо паши не изменилось, да и голос был обыкновенный, безо всякого надрыва, словно он приказал рабу принести кувшин с водой для утреннего омовения.

— Рад служить светлейшему паше.

— Когда она найдется и вернется в город, ей будет о чем погоревать, — жестко заметил паша.

Адмирал низко поклонился, догадавшись, что был всего лишь на волосок от гибели.

Через неделю флотилия паши Хабибуллы покидала разоренный город.

Настоящий мужчина должен испытать и горечь отказа. И паша, уязвленный в самое сердце, понял, что хлебнул горечи полной мерой.