Король-олень

«Я снова жива. После всех этих лет я снова стала жрицей — и это Акколон вернул меня обратно…»

А затем напряжение момента развеялось, и девушка, поднявшись на ноги, отступила и неловко поклонилась королевской свите. Уриенс раздал танцорам деньги и вручил некоторую сумму священнику, на свечи для церкви — и королевская свита отправилась домой. Моргейна степенно шла рядом с Уриенсом, напустив на себя невозмутимый вид, но внутри у нее бурлила жизненная сила. Пасынок Моргейны, Увейн, подобрался поближе и зашагал рядом с ней.

— Сегодня все было красивее, чем обычно, матушка. Шанна такая хорошенькая — ну, Весенняя Дева, дочка кузнеца Эвана. Но ты, матушка, — когда ты благословляла ее, ты была такая красивая! Это тебя нужно было сделать Весенней Девой…

— Ну, будет тебе, — со смехом упрекнула его Моргейна. — Неужто ты и вправду думаешь, что я могла бы нарядиться в зеленое, распустить волосы и плясать на вспаханных полях? Я ведь уже не девушка!

— Нет, — отозвался Увейн, смерив ее долгим взглядом, — но ты выглядишь, словно Богиня. Отец Эйан говорит, будто на самом деле Богиня — это демон, отвращающий народ от службы доброму Христу. Но знаешь, что я думаю? Я думаю, что Богиня была здесь, чтобы люди могли ее почитать, пока они не научились почитать святую Матерь Божью.

Шедший рядом с ними Акколон сказал:

— Богиня была прежде Христа, Увейн, и если ты будешь думать о ней как о Деве Марии, в том не будет ничего дурного. Ты должен всегда служить Владычице, каким бы именем ее ни называли. Но я бы тебе не советовал говорить об этом с отцом Эйаном.

— О, нет! — отозвался мальчик, округлив глаза. — Он не любит женщин — даже богинь.

— Интересно, а как он относится к королевам? — пробормотала себе под нос Моргейна.

Затем они добрались до замка, и Моргейна отправилась проверить, собраны ли вещи Уриенса. Ее захватила дневная неразбериха, и Моргейна спрятала сегодняшнее озарение поглубже, чтобы потом, на досуге, серьезно над этим поразмыслить.

Уриенс уехал вскоре после полудня, прихватив с собой своих рыцарей и пару дворецких. На прощание он нежно поцеловал Моргейну, а Аваллоху велел прислушиваться к советам Акколона и во всем слушаться королевы. Увейн дулся; он хотел ехать с обожаемым отцом, а Уриенс не желал возиться в дороге с ребенком. Моргейна утешила мальчика, пообещав, что он получит особенный гостинец. Но в конце концов с хлопотами было покончено, и Моргейна смогла наконец присесть у камина в большом зале — Мелайна забрала малышей спать, — и обдумать все то, что свалилось на нее сегодня.

Спустились сумерки — долгие сумерки дня солнцестояния. Моргейна взяла веретено и прялку, но она лишь делала вид, будто прядет, время от времени поворачивая веретено и вытягивая небольшой отрезок нити. Моргейна терпеть не могла прясть, и хоть она и редко обращалась к Уриенсу с просьбами, она все же попросила у него позволения нанять двух лишних прях, чтоб избавиться от этой ненавистной работы. Взамен она взяла на себя двойную долю ткачества. Моргейна не смела прясть: это вгоняло ее в странное состояние между сном и бодрствованием, и Моргейна боялась того, что она может увидеть. Вот и теперь она лишь изредка поворачивала веретено, чтоб слуги не заметили, что королева бездельничает… правда, все равно никто не посмел бы упрекнуть ее — она ведь трудилась с утра и до темна…

В комнате воцарился полумрак. Несколько темно-красных ярких полос — последних лучей заходящего солнца — лишь подчеркивали сгустившуюся в углах темноту. Моргейна сощурилась, думая о солнце, что садится сейчас за каменное кольцо на вершине холма, о процессии жриц, идущих за светом факела, что рассеивает тени… На миг перед ней промелькнуло лицо Враны, безмолвное и таинственное. Ей показалось, будто Врана шевельнула губами и произнесла ее имя… В сумраке перед ней проплывали лица: Элейна с распущенными волосами, застигнутая в постели Ланселета; Гвенвифар на свадьбе Моргейны, яростная и торжествующая; спокойное, неподвижное лицо незнакомой женщины со светлыми косами — женщины, которую она встречала лишь в своих видениях, Владычицы Авалона… И снова Врана — испуганная, умоляющая… Артур, идущий среди своих подданных со свечой в руках, словно кающийся грешник… Неужели священники посмеют потребовать от Верховного короля публичного покаяния?! А потом Моргейна увидела авалонскую ладью, затянутую черной тканью, словно для погребального обряда, и свое собственное лицо — оно словно бы отражалось в тумане, — и еще три женщины, тоже одетые в черное, и раненый мужчина, и его голова у нее на коленях…

Темноту комнаты прорезал багровый свет факела, и чей-то голос произнес:

— Ты пытаешься прясть в темноте, матушка? Моргейна подняла голову — неожиданная вспышка света привела ее в замешательство — и с раздражением бросила:

— Я же велела тебе не называть меня так! Акколон вставил факел в железное кольцо на стене и уселся у ног Моргейны.

— Богиня приходится матерью всем нам, леди, и я узнал ее в тебе…

— Ты что, смеешься надо мной? — взволнованно и требовательно спросила Моргейна.

— Я не смеюсь.