Король Парижа

Ещё до того как Дюма передал её на рассмотрение художественного совета «Французского театра», депутации консерваторов зачастили в Тюильри, требуя запретить пьесу под тем предлогом, что её героем был король-гомосексуалист; сие обстоятельство подразумевало, что другие короли не лучше, и, значит, пьеса готовит почву для новой кровавой революции.

Вместе с тем Дюма сумел привести в движение республиканцев, которые тоже явились в Тюильри, чтобы заявить, что истину нельзя приносить в жертву на алтарь политики и что любую попытку замолчать сексуальную извращённость Генриха III все серьёзные историки мира воспримут как оскорбление.

Да, наконец-то настала настоящая жизнь, когда о тебе говорят повсюду, когда твоя фамилия красуется во всех газетах! Не имело значения, что статья разгромная, ведь речь в ней шла о тебе!

В секретариате герцога Орлеанского, куда встретиться с Дюма раз двадцать на дню приходили актрисы и критики, начальству это быстро надоело. Однажды утром Дюма вызвал к себе в кабинет господин де Броваль и показал ему листок бумаги, на котором было начертано: «С сего дня прекратить выплачивать жалованье Александру Дюма, который слишком занят собственными литературными трудами. Луи-Филипп, герцог Орлеанский».

С точки зрения логики возражать против этого приказа было невозможно. Однако приказ этот был несправедлив, ибо Дюма, как и раньше, продолжал исполнять свои обязанности переписчика. Подобный приказ был бы оправдан в отношении любого другого служащего, но не Дюма, которому почти удавалось быть одновременно в двух местах.

   — Значит, я либо должен отрицать, что занимаюсь литературой, и просить, чтобы мне отдали моё жалованье, либо подтвердить, что я занимаюсь литературой, и отказаться от места?

   — Совершенно верно, — ответил господин де Броваль.

   — В таком случае я ухожу, — заявил Дюма.

   — До конца месяца всего десять дней. Вы можете оставаться на службе в течение этого времени и получить ваше последнее жалованье, — заметил г-н де Броваль.

   — Благодарю вас, — сказал Дюма, — но после подобного приказа я не останусь здесь ни минуты. Будьте добры, считайте, что я был уволен двадцать дней назад.

   — Но тем самым вы жертвуете двумя третями месячного оклада!

   — Прошу вас, соблаговолите передать герцогу, чтобы он пожертвовал эти деньги беднякам, — гордо ответил Дюма и вышел из кабинета.

Мать Дюма, узнав эту новость, слегла, заявив, что если ей суждено умереть с голоду, то она предпочитает сделать это в собственной постели.

Сам же Дюма, неукоснительно придерживающийся новой тактики, задумался, как извлечь наибольшую выгоду из своего увольнения. Придуманный им ход оказался прост: надо распространить слух, будто его выгнали со службы не за то, что он не исполнял своей работы, а намекнуть, что его увольнение вызвано глубокими и загадочными политическими причинами.

Два факта могли придать достоверность этому слуху. Прежде всего, служащие секретариата герцога Орлеанского прекрасно знали, что Дюма всегда аккуратно исполнял свои обязанности. Если, невзирая на это, герцог уволил Дюма, значит, есть другая причина. И где следует её искать, как не в написанной Дюма пьесе? В пьесе, разоблачающей тайные стремления герцога Орлеанского.

Ведь в пьесе были выведены два кузена, Генрих III и герцог де Гиз, а последний пытался отнять трон у Генриха III. Но сейчас царствует Карл X, а герцог Орлеанский — его кузен. Может быть, герцог Орлеанский лелеет честолюбивые замыслы сменить на троне Карла X? Не поэтому ли он выбросил на улицу своего служащего? Не потому ли, что в своей пьесе Дюма разоблачал тайну герцога?

По мере того как эти предположения получали всё большее распространение, — они крепли с каждой репетицией пьесы, — росла и слава драмы Дюма. Во Франции не осталось актёра или актрисы, которые не дали бы отрезать себе правую руку, чтобы только заполучить роль в этой пьесе; не осталось театра, включая «Комеди Франсез», который посмел бы её отвергнуть.

Теперь запретить постановку могла лишь королевская цензура.

Слухи, касающиеся герцога Орлеанского, приняли такой размах, что он был вынужден отправиться к своему кузену Карлу X, чтобы заверить короля, что они не имеют под собой совершенно никаких оснований.

— Я уволил Дюма потому, что всё своё время он уделял литературе, а не занимался своими конвертами, — заявил герцог. — У вашего величества нет более преданного, более довольного и более скромного подданного, нежели я. Уверяю вас!

   — В данных условиях у меня нет никакого повода запрещать пьесу, — сказал король.

И ближайшей депутации, пришедшей умолять короля наложить запрет на антироялистскую драму Дюма, Карл X ответил:

   — Когда речь идёт о королевстве театра, то я всего лишь его подданный, как и любой другой зритель, и моя власть ограничивается требованием хорошего места и правом по моему усмотрению свистеть или аплодировать.