Король Парижа

Гнев Дюма прошёл, он, словно зачарованный, смотрел, как с неба спускаются ангелы, взмахивая своими большими крыльями; потом самыми мелодичными голосами, какие ему только доводилось слышать, ангелы завели спор о вампирах.

   — Тише! Здесь один из них! — вдруг шепнул ангел, и все они укрылись в глубине пещеры, ибо на сцене появился монстр — высокий элегантный лорд-шотландец, облачённый в широкую чёрную пелерину.

Он приподнял могильную плиту, и зрители увидели, как из неё вылезла восхитительная женщина, прикрытая лёгким белым саваном. Между тем ангелы объяснили зрителям, что женщина не умерла, а лишь впала в каталепсию, то есть усыплена наркотическим снадобьем, и занавес опустился.

Партер сразу взорвался громкими аплодисментами клаки, к которым тут же присоединились остальные зрители, в том числе и сам Дюма. Свистел только сосед, и, слыша его, Дюма вспомнил о своём решении: он перестал аплодировать и тоже засвистел.

   — Вышвырните их за дверь! — орала клака.

Со всех сторон слышался этот крик, сопровождаемый громом аплодисментов. Наконец шум утих и сосед Дюма — лицо у него раскраснелось от возбуждения — спросил с любезной улыбкой, искоса поглядывая на Дюма:

   — Смешная пьеса, не правда ли? Глупая и нелепая.

   — Я нахожу её чудесной, — возразил Дюма с искренностью, в которой невозможно было усомниться.

   — Неужели? Тогда почему вы свистели?

   — Потому что это моё право, — ответил Дюма. — Никто не заставит меня аплодировать, если я того не желаю.

   — Браво, молодой человек! Вы — за свободу в искусствах. Я, как и вы, тоже сторонник этой свободы, — сказал господин, снова погружаясь в чтение книги.

Дюма внимательно присмотрелся к незнакомцу. Высокий, темноволосый, он был так худ, что казался почти бестелесным. На его очень подвижном лице лежало выражение благожелательности, а над кривым носом искрились лукавые, весёлые глаза.

Дюма спрашивал себя, какая книга может увлекать человека так сильно, что тот совершенно не обращает внимания на спектакль, и, снедаемый любопытством, сумел наклониться и прочесть название; это был «Французский кондитер», в котором содержались рецепты приготовления всевозможных кондитерских изделий, а также постных блюд и описывалось шестьдесят способов приготовления яиц.

   — Простите, что я отвлекаю вас от чтения, — вежливо обратился к соседу Дюма, — но я вижу, что вы, как и я, любите яйца.

Господин, вложив в книгу вместо закладки свой худой, почти прозрачный палец, ответил:

   — Напротив, сударь, для меня нет ничего более противного.

   — Но ведь вы читаете эту книгу, а не слушаете пьесу.

   — Полно! При чём тут пьеса! Эта книга одна из самых ценных, которую я когда-либо приобретал.

   — Я тоже хотел бы купить экземпляр, чтобы подарить моему дяде-аббату, — сказал Дюма. — Однажды на ярмарочном состязании он съел более сотни яиц, и легко съел бы ещё сотню, знай он различные способы их приготовления.

   — Мой дорогой друг, книга эта очень редкая и слишком дорогая, чтобы дарить её пожирателю яиц.

   — Тогда зачем она нужна?

   — Затем, чтобы доставлять наслаждение библиоману. Я вижу, вы даже не знаете, что такое библиоман.

   — Не знаю, сударь.

   — Так вот, библиоман — это двуногое существо, которое не может купить башмаки себе и своим детям лишь потому, что все деньги тратит на покупку редких книг. Как правило, одет он так бедно, что люди иногда подают ему милостыню, принимая за нищего. Но сей ошибки избегнуть нетрудно, ибо нищий, по крайней мере, хоть изредка моется; у библиомана же времени на подобные пустяки нет.

   — Понимаю.

   — Нет, не понимаете. Вы поймёте это только тогда, когда узнаете, что эта поваренная книга — эльзевир[65], что она существует всего в восьми экземплярах, а мой — самый редкий из них по причине невероятно больших полей. Теперь понимаете?

   — Да, сударь.

   — Почему вы говорите «да, сударь», если на самом деле ничего не поняли. Кто такой был Эльзевир?

   — Не знаю.

   — Было много Эльзевиров — кузены, племянники, сыновья и дяди, — и все они печатали книги в Амстердаме примерно двести лет назад, и надо провести целое исследование, чтобы отличить одного Эльзевира от другого.

   — Да, сударь.

   — Какого чёрта вы заладили «да, сударь», если ещё ничего не знаете?

   — Потому что теперь я кое-что узнал и полагаю, что, если я буду изъясняться вежливо, вы мне, может быть, расскажете ещё что-нибудь.

   — Ну-ну, вы не так глупы, молодой человек. И что же вы желали бы узнать?

   — Мне хотелось бы понять, почему вы пришли в театр, если не намерены смотреть пьесу.

   — Эти невидимые духи меня не интересуют; я с гораздо большим удовольствием посмотрел бы пьесу, где речь шла бы о том, что действительно важно в жизни: о движущей силе пара, аэростатах, поршневом ружье, электричестве, печатном деле, порохе для пушек.

   — Значит, вы не верите в вампиров?

   — Я не только верю в них, но даже видел их собственными глазами.

   — Каким образом? В солнечный микроскоп?