Я тут же престала дрыгаться и даже обхватила обеими руками этого… раненого бойца, который, кстати, тут же согласился и ко мне подняться, и порез обработать.
На кухне меня посетило дежавю. Особенно когда накладывала повязку. Я порывалась осмотреть еще и ребра, но Дэн заявил, что с ними все в полном порядке.
– А у подъезда, значит, ты душераздирающе стонал специально? – прищурилась я.
– Я не смог с тобой договориться и попытался разжалобить… – признался он без капли раскаяния в голосе.
– Врезать бы тебе… – в сердцах буркнула я, мысленно уже выпроваживая его и из своей квартиры, и из жизни.
Я не простила и не забыла той записной книжки.
– Нельзя бить больного. У меня, между прочим, еще на ноге швы, – скромно напомнил Дэн.
В уме прикинув, что кетгут дня три как должен был рассосаться, я скептически глянула на брюнета.
– Вообще-то, со швом у тебя уже все в порядке. Хотя бы потому, что шва как такового уже нет. Поэтому спасибо, что спас, но думаю, тебе пора…
– Дана, я не уйду, пока ты подробно не объяснишь мне, из-за кого тебя чуть не покалечили, а может, и едва не убили. – Он буквально пригвоздил меня взглядом к табурету.
В воздухе повисла тишина, давящая не хуже могильной плиты, на которой высечены взаимное недоверие, ревность, злость, любовь и две даты: встречи и расставания.
– Хорошо. Я расскажу, но сначала позвоню Еве и Додику.
– Еве? При чем здесь твоя подруга? И кто такой Додик?
– Ева – та, с кем меня спутали. А Додик – ее «хмырь» и «понторез».
Подруга с женихом приехали быстро. Да что там – примчались.
К этому времени я уже успела рассказать о своих догадках Дэну. А тот в свою очередь – трижды раскаяться и поклясться, что он и не думал устраивать мне никаких проверок. Мне хотелось ему верить. Хотелось, но не моглось.
Когда все собрались на нашей маленькой кухне, и Шмулик, учуявший запах коньяка с колбаской, тоже, я пошла на второй круг. Ева скромно подтвердила, что да, ей угрожала бывшая Додика, но она не придала этому значения. И хотя чем ближе была дата свадьбы, тем изощреннее становились угрозы, она все равно на них не реагировала. Жених от того, что только что узнал, был в шоке.
– Я разберусь с ней, – коротко бросил Давид и опрокинул в себя пятьдесят грамм.
Ева же не пила, только скромно кусала колбаску. Заметив это, я вопросительно взглянула на Давида, и тот без слов кивнул. И улыбнулся. Широко и искренне. Кажется, только сейчас он до конца осознал, что легко из-за ревности или корысти бывшей мог лишиться их с Евой ребенка.
– Так, кажется, коньяк на исходе, – прикинул Давид. – Да и салатик бы не помешал. Схожу-ка я. А то, чувствую, разговор еще не скоро закончится, а мне нужно успокоительное.
– Дорогой, ты мог бы послать шофера. Все равно он сидит внизу в машине, – чуть удивленно предложила Ева.
– Нет. Я хочу прогуляться, – возразил дорогой.
– Тогда купи мне еще… – Ева задумчиво замолчала, а потом сглотнула: – Пару лимонов!
– Пожалуй, я тоже прогуляюсь с тобой, – кивнул Дэн Давиду.
Так мы остались с Евой одни. Правда, пришлось выразительно пнуть под столом Шмулика. И тот, все поняв, подхватил тарелку с колбасой и удалился в свою комнату.
Едва входная дверь захлопнулась, подруга произнесла своим особым тоном:
– Ну, теперь рассказывай все. Все!
Дэн
На работе я всегда знал, как поступить. Как управлять мнениями, симпатиями, желаниями миллионов. Но сейчас не знал. Как вернуть рыжую? Как все исправить? А ведь Давиду удалось. И удавалось не раз. Приручить, удержать ветреную Еву. Женщину-ртуть. Он казался простым, но в то же время удивительно мудрым.
А я был дураком и кретином. Горечь сожаления разъедала горло, будто отрава. Единственное, что я знал точно: если сейчас уйду, оставлю рыжую, то не смогу больше вернуться. Она не пустит. Потому что не простит. Хотя я ее не предавал. Но хотел. Вначале. Когда еще не понял, насколько она мне дорога.
А виной всему чертов ежедневник. Вести учет девиц с подстроенными проверками – полный идиотизм и дурость, занятие для прыщавых юнцов с гормональным кризисом в башке. А со стороны смотрится и вовсе гадко. Кому и что я хотел доказать? Что все бабы – стервы по умолчанию? Так сам выбирал лишь тех, к кому не мог привязаться по-настоящему, на кого наплевать. Почему? Да потому, что у них не вышло бы провернуть со мной то, что моя мать сделала с отцом. Доосторожничал, допроверялся: когда судьба столкнула меня с рыжей – не понял сразу, что она – та самая, единственная. И другой мне не нужно.
– Давид, скажи, как удержать ту, которую любишь? Как заслужить ее прощение, если накосячил?
– По-крупному? – испытующе взглянул Давид.
– Крупнее не бывает. Это даже не измена. Хуже, – признался честно, глядя не на него, а вперёд.
В воздухе кружились листья – осколки осени, простой и непонятной одновременно. Такой же, как сама наша жизнь.