Король-ворон

Рожден быть великим, говорили ему ясновидящие. Один в Штутгарте. Один в Чикаго. Один в Гвадалахаре. Двое в Лондоне. Так где же оно, это величие? Возможно, он уже потратил его до последней капли. Возможно, величие касалось лишь его способности находить исторические артефакты. Возможно, величие заключалось лишь в том, кем и чем он мог быть для других людей.

– Пойдемте отсюда, – сказал он друзьям.

–––

Они направились обратно в Генриетту двумя машинами, следовавшими друг за другом.

Телефону Гэнси хватило буквально нескольких минут, чтобы зарядиться, когда его через переходник воткнули в прикуриватель, а через несколько секунд на него посыпалась лавина текстовых сообщений, отправленных, пока он был под землей. На каждое сообщение приходился звуковой сигнал. Телефон непрестанно жужжал.

Они пропустили мероприятие по сбору средств.

Силовая линия отняла у них не несколько часов, как обычно. Она отняла у них целый день.

Гэнси попросил Блу прочитать ему сообщения вслух, и она читала, пока он не понял, что больше не может это выдержать. Они начинались с вежливых вопросов, не опаздывает ли он на несколько минут. Затем выражали обеспокоенность, потому что он не отвечал на звонки. Переходили в раздражение и неуверенность, почему вдруг он решил, что пропускать такое событие приемлемо. А затем сорвались в гнев и обиду.

«Я знаю, что у тебя есть своя жизнь, – сказала его мать в сообщении, оставленном на голосовой почте. – Но я надеялась, что смогу побыть ее частью хотя бы пару часов».

Гэнси ощутил, как ему в ребра вонзили меч, прошивший его насквозь.

Чуть раньше он все время проигрывал в голове свою неудачу с Глендауэром. Теперь же он никак не мог перестать представлять, как семья ждет его в академии Эгленби. Не мог не представить мать, думавшую, что он просто опаздывает. Отца, волновавшегося, что с ним что-то случилось. Хелен… Хелен знала, что вместо этого он занят чем-то своим. Ее единственная СМС-ка пришла под самый конец вечера: «Думаю, король всегда будет на первом месте, не так ли?»

Он должен был позвонить им. Но что он им скажет?

В его груди разрасталось чувство вины, поднимаясь к горлу комком и накапливаясь слезами в его глазах.

– Знаешь что? – вдруг сказал ему Генри. – Остановись. Вон там.

Гэнси молча остановил «фискер» у остановки для отдыха, которую ему указал Генри. «БМВ» остановился позади них. Они припарковались перед ярко раскрашенной кирпичной постройкой, в которой находились туалеты. Их машины были здесь единственными. Солнце спряталось за тучи. Похоже, вот-вот пойдет дождь.

– А теперь выходи, – велел Генри.

Гэнси недоуменно взглянул на него:

– Что, прости?

– Хватит вести машину, – сказал Генри. – Я знаю, что тебе это нужно. Тебе это было нужно с того момента, как мы оттуда уехали. Выходи из машины.

Гэнси хотел было возразить, но тут понял, что у него задрожит голос, если он скажет хоть слово. Совсем как его трясущиеся коленки в гробнице; эта дрожь все-таки догнала и захватила его.

Поэтому он не ответил и выбрался из машины. Очень тихо. Сначала он решил было пойти в туалет, но в последний момент завернул в зону для пикников рядом с остановкой. Подальше от машин. Очень спокойно. Он дошел до одной из скамеек, но садиться на нее не стал. Вместо этого он медленно осел на землю рядом с ней и обхватил голову руками, наклонившись так низко, что коснулся лбом травы.

Он не помнил, когда последний раз плакал.

Он оплакивал не только Глендауэра. Он оплакивал все те версии самого себя, которыми он побывал за последние семь лет. Он оплакивал того Гэнси, который всегда излучал юношеский оптимизм и целеустремленность. И Гэнси, охваченного все возрастающей тревогой. И этого Гэнси, которому придется умереть. В этом был некий фатальный смысл. Им нужна была чья-то смерть, чтобы спасти Ронана и Адама. Поцелуй Блу был смертелен для ее истинной любви. Смерть Гэнси в этом году уже предсказана. Это должен быть он. Это всегда был он.

Глендауэр был мертв. Он всегда был мертв.

А Гэнси, в общем-то, хотелось жить.

Вскоре Гэнси услышал звук приближающихся шагов. И это тоже было ужасно. Он не хотел, чтобы они видели его заплаканное лицо, не хотел, чтобы они жалели его. Сама мысль об этой жалости и нежности, выказываемой из лучших побуждений, была такой же невыносимой, как и мысль о его неминуемой смерти. Впервые в жизни Гэнси понимал, что чувствует Адам Пэрриш.

Он расправил спину и встал на ноги со всем достоинством, которое мог найти в себе. Но это была всего лишь Блу, и в том, что она видела его таким, почему-то не было ничего унизительного. Она просто смотрела на него, пока он отряхивал еловые иголки со штанов, а потом, когда он присел на край стола для пикников, она уселась рядом с ним и ждала, когда остальные подойдут посмотреть, чем они здесь заняты.

Они стояли полукругом вокруг его импровизированного трона.

– Насчет этой жертвы, – начал Гэнси.

Они почему-то молчали. Может, он не произнес это вслух?