Королев: факты и мифы

На первой странице размашисто, небрежно, толстым черным карандашом:

«8 лет ИТЛ. 10/VII-40». И неразборчивая закорючка вместо подписи78.

С того декабрьского вечера на Мальдяке, когда плакал он по дороге в зону, узнав, что поедет теперь в Москву, с той секунды жил он надеждой на близкую свободу.

Еще шаг, еще один поворот и все – исчез конвоир, нигде нету проволоки, можно сесть в трамвай и ехать домой, и в трамвае все время открыты двери и можно сойти, когда хочешь, на любой остановке, и можно спрыгнуть на ходу и никто не навесит за этот прыжок второй срок! Уже прошедший тюремные университеты, он знал, что бюрократическая судебная машина вращается медленно, неповоротливо и надо набраться терпения. Но он знал и другое, самое главное, с мыслью этой засыпал и просыпался: приговор отменен! И вот снова все вернулось на круги своя. Он вдруг ясно увидел свою палатку, ощутил запах дыма от печки, холодные капли сверху, там, где уходила в небо труба. Палатку они засыпали снаружи снегом, как эскимосскую иглу, но помогало мало: те, кто спал у стенки, часто не просыпались... Опять туда?!! Было десять лет, стало восемь, но какая разница? Неужели те невидимки, которые судили его, не знают, что там нельзя прожить ни десять лет, ни восемь лет, что там и года нельзя прожить!

Приговор 1940 года был для Королева во сто крат страшнее приговора 1938 года.

Когда ранним июньским утром везли его с Конюшковской на Лубянку, было страшно: тюрьма! Но это была абстрактная тюрьма, и думал он тогда прежде всего о заточении, не ведая о физических и душевных муках его ожидающих, о постоянных невыносимых унижениях человеческого достоинства, о хамском произволе блатных, о синей баланде, желтых сталагмитах промерзших сортиров, о мошке, вшах, холоде, голоде. Теперь само понятие «тюрьма» было наполнено для него совсем другим, душу леденящим смыслом. Теперь он знал, что Колыма – это не заточение, это – смерть!

В 38-м он быстро понял: виновен или не виновен, все равно осудят. Но теперь, если разобрались, если вызвали с края света и отменили приговор, как же теперь-то можно осудить?! И зачем тогда весь этот дьявольский фарс? Начали убивать и убили бы. Но ведь не убили! Он жив! А раз так, надо бороться. Прежде всего, надо написать Сталину. Не жаловаться, не просить помилования. Просто объяснить, что совершается ошибка государственная. В конце концов, дело совсем не в нем. Дело, которое он начал, важнее его жизни, ибо оно способно сохранить жизнь тысячам людей. Сталин не может не понять, какой вред приносит этот приговор обороноспособности страны, его страны, державы Сталина! Надо писать Сталину...

Королев не знал, что вопрос согласован. Берия снова выбрал удобный момент и получил от Сталина разрешение на заочное рассмотрение дел оборонных специалистов. Он очень толково и ясно объяснил вождю, что вина каждого из арестованных бесспорно доказана в процессе следствия, а вызывать всех их на суд нецелесообразно, поскольку это только отвлекло бы их от работы, сбило мысли с нужного направления. Но Королев не знал, как Лаврентий Павлович «заботится» о нем, и решил написать Сталину.

Заявление Королева Сталину – интереснейший документ эпохи. Он расскажет о Сергее Павловиче полнее и больше, чем многие страницы авторских размышлений и, несмотря на немалый объем, заслуживает того, чтобы привести его целиком.