Королев: факты и мифы

Из глухого сибирского села Янгель приехал прямо в Москву, потом окончил ФЗУ и работал помощником мастера на подмосковной ткацкой фабрике. В двадцать лет вступил в партию. Биография Янгеля яснее и прямее биографии Королева. Причина этому видится в его происхождении: Янгель – «от сохи». Социальное происхождение Королева, если не тормозило его движение по жизни, то уж, во всяком случае, не ускоряло. А у Янгеля – ускоряло. Кому должен был выписать Пушкинский райком комсомола путевку в Московский авиационный институт, как не пареньку из глухого сибирского села, показавшему себя активным рабочим? Кого из числа студентов выбрать в партком МАИ, как не паренька из глухого сибирского села, показавшего себя активным студентом? После окончания института Янгель начинает работать в одном из лучших авиационных конструкторских бюро страны – в КБ Николая Николаевича Поликарпова. Лишь год проработал, совсем еще «зеленый», и новый вопрос: кого направить в длительную зарубежную командировку, как не паренька из глухого сибирского села, показавшего себя способным молодым специалистом? В 1938 году путь Королева лежит на прииск Мальдяк, а путь Янгеля – в Германию, Бельгию, Францию, США. Наверное, более зрелый конструктор с большей пользой для дела мог бы съездить в такую командировку, но где же их взять, многоопытных, бедному авиапрому, окончательно зачуханному арестами «врагов народа» – деятелей «русско-фашистской партии», где отыскать таких, чтобы и многоопытный, и одновременно – из глухого сибирского села? А Янгель, действительно, человек талантливый, наблюдательный и, самое для него главное, – быстро впитывающий знания, общую культуру, новые нормы поведения и человеческих взаимоотношений, неведомые в глухом сибирском селе, не теряя при этом чистоты, откровенности, высокой нравственности и той душевной открытости, которая присуща людям деревни.

Очень многие специалисты, командированные для изучения зарубежного опыта, после возвращения на родину объявлялись шпионами. Вспомним хотя бы Тимофея Марковича Геллера и Александра Сергеевича Иванова – зеков, работавших вместе с Королевым в Омске, которые после поездки в США были обвинены в шпионаже. Янгель счастливо избежал этой участи. Избежал, хотя, вскоре после его возвращения из США, в КБ Поликарпова пришел донос на Янгеля, в котором утверждалось, что он – сын кулака, врага советской власти, скрывающегося с обрезом в тайге. Поликарпов знал, что отец Миши умер три года назад, а до этого был активным колхозником. С благословения Николая Николаевича Янгель тут же едет в Сибирь, не без приключений добирается до родного села и возвращается в Москву со справками его обеляющими. И Поликарпов, и Янгель были людьми наивными: что значили в те времена справки Зыряновского сельсовета, как и все другие справки, если человека решили посадить?! Но, как говорится, пронесло.

Миновал Михаила Кузьмича и гнев Сталина после гибели Чкалова, хотя Янгель имел отношение к испытаниям роковой машины. Даже арест родного брата – скромного учителя географии в далеком Ленинск-Кузнецке – лишь помешал Янгелю стать парторгом одного из крупных авиазаводов, – но не более.

Все это подтверждает то, о чем мы уже говорили: никакой логики в действиях машины репрессий не было. Но нормальному человеку поверить в это трудно и логику все равно продолжаешь искать. И, как мне представляется, одно из вероятных объяснений подобного «везения» Янгеля – его корни: «парень из глухого сибирского села...»

Однако вернемся к Янгелю начала 1938 года, гуляющему по увешанному свастиками Берлину. О его зарубежных впечатлениях известно из писем, которые он присылал своей невесте Ирине Викторовне Стражевой.

«Мне хочется рассказать тебе о своих впечатлениях, о первых пяти днях путешествия по Европе... – пишет Михаил Кузьмич 17 февраля 1938 года. – Очень строгое, даже подчас суровое отношение к нам было замечено почти на всех лицах встречавшихся нам немцев... Отсутствие хотя бы немногих веселых лиц, строго официальное обращение чиновников, размеренность их жестов и движений производят весьма неприятное, стесняющее впечатление. Оно усугубилось, когда мы проехали в глубь страны и посмотрели на Берлин.

Серая природа в это время года, какая-то придавленная тишина как нельзя лучше гармонируют с фашистским духом, дополняют его и делают более ощутимым... Было всего 9 вечера, но город спал. В окнах домов почти совершенно не было света, оживление на главных улицах было примерно такое же, как у нас на улице Горького в 3-4 часа ночи, никакого смеха, ни одного громкого разговора. Мне все время чудилось, что кто-то умер и жители Берлина находятся в глубоком трауре. Заметно бросается в глаза большое количество военных и почти полное отсутствие продовольственных магазинов. Несмотря на то, что мы шли по одному, между собой не разговаривали, за нами все время следил один тип в сером пальто, поэтому мы побоялись пойти в сторону от главной улицы».