Королева и ее слуги (Летописи святых земель - 1)

- Хорошо. Видишь ли, Гирш... Ты хорошо знаешь, что канцлер допущен ко всем моим тайнам, - она пожевала губами, решаясь на откровенность, - но вот беда - сей злосчастный безнадежно в меня влюблен. И при той открытой жизни, что я имею обычай вести, он меня ревнует, и я боюсь, что, обидевшись на меня окончательно, он забудет о своем долге. Жалуясь кому-нибудь на свои обиды, он может упомянуть про те мои поступки, которые необходимы для блага государства, но людям простым обыкновенно бывают непонятны и даже кажутся предосудительными. Поэтому, Гирш, мне бы хотелось, чтобы он успокоился... Чтобы эти мысли не могли даже прийти ему в голову.

Ниссагль улыбнулся, повернув к ней лицо.

"Эта скотина Алли слишком много обо мне знает. Он хочет моей любви в качестве платы за молчание. Я не намерена это терпеть. Пусть подохнет..."

"Да, моя госпожа. И клянусь вам сделать это так, что смерть его послужит вашей вящей славе!"

Это мысленное общение было до того явственным, что Гирш так и не понял, только ли это мысли, или они все же прозвучали, оформленные словами, в разогревшемся от горячих солнечных лучей воздухе. Также он сомневался, что сумеет обернуть смерть канцлера на пользу королеве, но исполнить это намерение решился твердо.

Ночью в Новом Городе жутко. Улицы тут не перегораживают - бесполезно. Из каждой халупы дюжина лазов в проулки и на задворки. Дозоры ходят редко, но с нарочитым шумом, чтобы вся подозрительная шушера с дороги загодя убиралась и не чинила никому хлопот. Сравнительно спокойно в гулящих забубенных восточных кварталах, где почитай что одни едовни и непотребные дома и изо всех щелей свет и гам. А возле кладбища для преступников теснятся еще королем Йодлем невесть для чего строенные каменные хоромины, набитые черным людом по самую крышу. Лепятся к ним скособоченные гнилые развалюшки, все держатели для факелов еще сто лет назад со стен посворачивали - ночью сюда лучше вовсе не соваться. Прислушаешься - до утра здесь ходят, шлепают по лужам, шуршат и скребутся под полом да по крыше, а кто - и не разглядишь, фонарей они не носят, иногда только дотянется через окошко до кухонной стены долговязая тень, постоит, поводит носом - и дальше. Куда, зачем - неизвестно. Задвинь с вечера все засовы, затаись, сиди, дрожи, пока мимо домишки под каменной стеной прокрадутся душегубы, крысоловы, кровососы, что детей воруют, а то и вовсе поднятые из гроба упокойники со стеклянными зенками. Лохмотья у всех одинаковые, крадутся одинаково, ох, страшно.

Тетка Флике лежала, накрывшись новым лоскутным одеялом и старой овчиной. Окошки ее похожей на нору чердачной спаленки были занавешены, чтобы луна не подглядывала - а она, круглая, как монета, светит сейчас прямо в пустое окно большого полуразрушенного дома, то самое окно, откуда лет сто назад выкинулась красотка Мада, брошенная знатным любовником. Говорят, что каждый год в день своей смерти она непременно там появляется в зеленом старинном платье и прыгает вниз. А раньше будто бы ночь напролет из ее комнаты слышался плач, пока обитатели дома сообща не разломали над ее каморкой крышу, оставив лишь голую стену с окном. Ах ты, Господи, ужасы какие! Сейчас - тетка Флике не видела, но знала там, в этом окне, горит окаянная луна, а по улице шныряют неведомые людишки.

Шлеп, шлеп, шлеп...

Цок, цок, цок...

Ширк, ширк...

Умрет она в одну такую ночь, как пить дать умрет. Ой, ой, страшно.

И тут в дверь к ней негромко стукнули. Тетка Флике схватилась за грудь в том месте, где положено быть сердцу, хотя оно у нее давно уже ушло в пятки, подкралась к окошку и, приподняв холстину, поглядела, кого послала ночь. Это был незнакомец в черном плаще, и тетка совсем обмерла от страха, тем более что дробный стук повторился.

Страшно открывать.

А не откроешь - еще жутче. Выбьет дверь, войдет и удушит.

Далеко на городских стенах стали перекликаться часовые.

Пришелец постучал снова, и Дага Флике, колыхаясь от спешки и трясучки, пошла к двери и подняла занавеску "волчка". В лицо ей из прорезей маски уперлись два глаза, злых, но явно живых.

- Чего вам? - сипло спросила Дага. - Чего вы ночью? Чего не вечером?

- Дело есть. Открой.

Вошедший был мал ростом, укутан в мех и богат - перстни украшали каждую фалангу цепких - узловатых пальцев, настоящие перстни - они масляно блестели под вовсю рассиявшейся луной.

- Что за дело?

- Веди меня в дом. Чего в сенях уперлась? - Да, этот, судя по тону, пришел за делом. Флике проводила его в нижнюю обширную комнату, чиркнула кремешком, зажгла свечи.

- Ну так что?

- Вот что. Ты, я слышал, делаешь приворотные снадобья?

- А если и так?

- Вот тебе заказ: мне нужно средство, да такое, что если выпьет мужчина - зверем бы без разбора на баб кидался.

Дага заметно обрадовалась легкости заказа - ей случалось и позаковыристее просьбы выполнять. А тут понадобился лишь "Песий сок", как его называют, который заставляет любовников предаваться страсти до изнеможения. Дага кивнула, отправилась на кухню и вынесла оттуда глиняную банку, полную "Песьего сока". Клиент принял банку из рук в руки и, подумав, спросил: