Королева и ее слуги (Летописи святых земель - 1)

- Я во второй раз... Прости! - Они лежали на полу, обнявшись, и каждый шептал о своем предательстве, хотя Этери все равно, кажется, ничего не понимал, призывая Бога посеревшими губами. Потом явственно стало слышно, как вылетела дверь, и в наставшей на миг тишине Этери вдруг осмысленно на него взглянул и шепнул:

- Ничего... - Стало понятно, что это ответ и прощение.

- Ничего. - Он слегка тряхнул головой, У него были длинные слипшиеся ресницы и покорный голос. - Ничего, ничего. - Он еще успел улыбнуться, шепча это слово в надвигающейся отовсюду тишине...

...И тут же их обоих, именно обоих - охватил ужас.

"Беги!" - пронеслось в немеющем сознании. И он, кажется, куда-то побежал...

...И выбежал на какую-то дорогу, где был почему-то день. Такой дождливый, тусклый...

Под дождем, увязая в желтой чавкающей глине, тащились куда-то серые понурые люди, неся мешки или впрягшись в двухколесные расхлябанные телеги, узкие, как гробы.

Он шел следом за ними по обочине. Дождь заливал глаза, дышать было трудно, и все ясней казалось, что дорога эта никуда не ведет. И тут он увидел Господа. Господь был тоже какой-то замызганный, понурый, но все же - Господь, тепло и свет исходили от его серого плаща, а лица было не различить, словно моросью занавешено.

Алли спросил:

- Как жить-то, Господи?

Дождь припустил чаще, в желтых лужах лопались пузыри.

"А ничего, живи как-нибудь так..." - услышал он внутри себя ответ. Господь повернулся и пошел по дороге вместе с толпой, и Алли тоже долго шел под дождем, чувствуя, что идет следом за Господом, пока не забылся, а очнувшись, понял, что идет просто за каким-то серым, промокшим до нитки странником.

Когда он на самом деле очнулся, то увидел, что на краю внесенной в камеру кровати сидит сокрушенный Ниссагль, грея руки о кружку с чем-то горячим.

- Я, право, ужасно сожалею, Алли, - он протянул кружку, - выпейте лекарство, у вас лихорадка.

Питье было горячее и горькое. Алли сдавленно вздохнул.

- Меня избили ваши стражники, Гирш, - нехотя признался он. - На мне были оковы, и они накинулись на меня вдвоем.

- О Господи, прошу простить. - Ниссагль примирительно дотронулся до его руки, лежащей поверх одеяла. - Вы попались под горячую руку. Они, видите ли, имеют обычно дело с Этарет, и не слишком с ними церемонятся. Но ради вас я прикажу их выдрать.

- Лучше велите Концу дать им по два пинка.

Ниссагль вежливо рассмеялся:

- Ладно, учту.

- Скажите, Гирш, честно - как мои дела?

- Если честно, то очень скверно, хотя ваша подруга Зарэ, великолепная, к слову сказать, женщина, вы ее недооценивали, обила все пороги, валялась, представьте, в ногах у Эльсы, чтобы та согласилась взять вас в мужья по тому дурацкому закону пятисотлетней давности.

- Я бы сам сделал то же самое! Господи, что со мной случилось, я же ведь никогда раньше?..

- Эльса отказалась наотрез. А ее величество закрылась в покоях с Райном и никого к себе не пускает. Поэтому туда Зарэ было не добраться, хотя она полдня металась по залам и падала всем в ноги. Она поймала меня по пути сюда, умоляла позволить свидание с вами, даже норовила подкупить, так что если бы это была не она, а кто-нибудь менее мною уважаемый, сидеть бы ей с вами по соседству. Но я сказал: "Только с разрешения королевы". Я еще не обладаю достаточным влиянием, чтобы позволить себе вольничать. Город похож на растревоженный улей. Во всех тавернах клянут вас на чем свет стоит и сочиняют кары земные и небесные. Боюсь, все может закончиться очень печально. Тем более что есть решение поженить в день вашей казни Эльсу и ее возлюбленного, метельщика Лореля. Вы понимаете, раз так говорят...

- Я не хочу... - Это было сказано таким жалобным шепотом, что Ниссаглю в первый миг показалось, что он ослышался.

- Мне грустно, что судьба к вам столь жестока, Алли, - ответил он чуть погодя. - Я со своей стороны готов все для вас сделать, что только позволительно в моем положении. Я с удовольствием посодействую, хотя, боюсь, усилия мои будут тщетны...

- Господи, я не хочу, я не хочу, неужто это нельзя понять...

К вечеру приговор вынесли и огласили.

Чем ближе было утро, тем сильнее его охватывал ужас. Ужас проникал под своды узилища вместе со светом. Когда в окне зарозовело, Алли заставил себя стиснуть зубы и подняться. Прежде, чем начать одеваться, надолго замер, спустив ноги с кровати и втянув голову в плечи. Хотелось застонать, зайтись в плаче, но, словно стыдясь чего-то, он сдерживался, и от этого было еще тяжелее.

Он с трудом натянул чулки, руки едва повиновались. Потом снова долго сидел, сгорбившись и устремив померкшие глаза в страшно приблизившуюся пустоту.

Бордовый бархатный камзол сидел на нем как-то неловко, коробом. Сапоги он с бесконечной злой беспомощностью дергал и дергал за голенища, уже и не надеясь натянуть. А когда натянул, почувствовал, что совершенно обессилел.

Едва дотащившись до окна, увидел, что город плавает в тумане и только вдали резко впечатывается в серое марево иссиня-белая городская стена на площади Огайль.

Лязгнув ключом, в камеру вошел Ниссагль.