Королева Юга

– Четыреста килограммов масла в двадцати упаковках по двадцать, – уточнил он, чертя указательным пальцем на столе воображаемые цифры и рисунки. – Выгрузка во вторник ночью, в темное время… Место ты знаешь: Пунта-Кастор, на маленьком пляже, что недалеко от ротонды, как раз там, где заканчивается Эстепонская окружная и начинается шоссе на Малагу. Тебя ждут ровно в час.

Сантьяго чуть подумал. Он смотрел на стол, будто Каньябота действительно начертил там предстоящий маршрут.

– По-моему, далековато, если я должен добираться за грузом до Аль-Марсы или до Пунта-Сирес, а потом разгружаться так рано… От Марокко до Эстепоны по прямой сорок миль. Мне придется грузиться еще при свете, а обратный путь долог.

– Никаких проблем. – Каньябота смотрел на остальных, приглашая их подтвердить его слова. – Мы посадим на Скалу обезьяну с биноклем и рацией, чтобы следить за катерами и птицей. Там, наверху, есть прикормленный английский лейтенант, который к тому же забавляется с одной нашей телкой в путиклубе на Ла-Линеа… А насчет груза проблем нет. На этот раз тебе его передадут с сейнера, в пяти милях к востоку от Сеутского маяка, как раз там, где его свет пропадает из виду. Называется «Хулио Верду», порт приписки – Барбате. Сорок четвертый канал морского диапазона: скажешь два раза «Марио», и тебя поведут. В одиннадцать швартуешься к сейнеру, принимаешь груз, потом идешь на север, не торопясь, поближе к берегу и разгружаешься в час. В два все на месте, а ты у себя дома.

– Так что все очень просто, – сказал Эдди Альварес.

– Да. – Каньябота смотрел на Сантьяго, и струйка пота снова потекла у него вдоль носа. – Все очень просто.

* * *

Она проснулась, когда еще не начало светать. Сантьяго не было. Она немного подождала, лежа среди смятых простыней. Уже кончался сентябрь, но температура держалась такая же, как оставшимися позади летними ночами. Влажная, как в Кульякане, жара, на рассвете растворялась в нежном бризе, льющемся в распахнутые окна; он дул вдоль реки, в последние часы ночи опускаясь к морю. Она встала, как была, голая – с Сантьяго она всегда спала голой, как прежде с Блондином Давилой, – и, подойдя к окну, с облегчением почувствовала бриз. Бухта лежала черным полукругом, простроченным, словно пунктиром, огоньками кораблей, стоящих на якоре напротив Гибралтара – с одной стороны Альхесирас, с другой Скала, – а ближе, в том же конце пляжа, где был домик Сантьяго, в неподвижной прибрежной воде отражались волнорез и башни очистительного завода. Все прекрасно и спокойно, и до зари еще далеко, поэтому Тереса нашарила на тумбочке пачку «Бисонте» и, закурив, облокотилась на подоконник. Так она стояла некоторое время, не делая ничего – только куря и глядя на бухту, ощущая, как ветерок, прилетевший с суши, освежает ее кожу и ее воспоминания. Время, прошедшее после Мелильи. Вечерники Дриса Ларби. Улыбка полковника Абделькадера Чаиба, когда она объясняла ему, что к чему. Один знакомый хотел бы договориться, и так далее. Ну, вы понимаете.

Вы тоже будете включены в этот договор, любезным тоном не то спросил, не то констатировал марокканец в тот первый раз. Я заключаю свои собственные договора, ответила она, и его улыбка стала шире. Умный он тип, этот полковник. Симпатичный, корректный. Он никогда – или почти никогда – не нарушал установленных Тересой границ личных отношений. Но это было не важно. Сантьяго не просил ее ездить на эти вечеринки, но и не запрещал. Он, как и все, был предсказуем в своих намерениях, своих промахах, своих мечтах. Говорил, что собирается увезти ее в Галисию. Когда все кончится, мы вместе отправимся в О-Грове. Там не так холодно, как ты думаешь, и люди молчаливые. Как ты. Как я. У нас будет дом, откуда видно море, и крыша, по которой стучит дождь и шуршит ветер, и шхуна, пришвартованная к берегу, вот увидишь. С твоим именем на корме. А наши дети будут играть среди устричных отмелей радиоуправляемыми катерами.

* * *