Королева Юга

Она неторопливо возвращалась. Каждое утро, даже в редкие ветреные и дождливые дни, она совершала прогулку по песчаному берегу до Линда-Висты, одна. На холмике возле реки она разглядела одинокую фигуру Поте Гальвеса, наблюдавшего за ней издали. Ему запрещалось сопровождать ее во время этих прогулок, и он оставался на месте, не теряя ее из виду: неподвижный часовой на расстоянии. Преданный, как пес, беспокойно ожидающий возвращения хозяйки. Тереса улыбнулась про себя. Между нею и Крапчатым со временем установилось некое молчаливое взаимопонимание, как между двумя сообщниками, связанными прошлым и настоящим. Его характерный синалоанский выговор, манера одеваться, вести себя, носить свои обманчиво тяжелые девяносто с лишним килограммов, его вечные сапоги из кожи игуаны и его индейское лицо с густыми черными усами – уже достаточно долго прожив в Испании, Поте Гальвес выглядел так, словно только что вышел из какой-нибудь кульяканской таверны – значили для Тересы больше, чем она готова была признать. В действительности бывший наемный киллер Бэтмена Гуэмеса был последней ниточкой, связывавшей ее с родной землей. Общая ностальгия, не требующая аргументов. Воспоминания – хорошие и плохие. Что-то до боли родное, проскальзывающее в слове, жесте, взгляде. Тереса одалживала ему кассеты и компакт-диски с мексиканской музыкой – Хосе Альфредо, Чавела, Висенте, «Лос Туканес», «Лос Тигрес» и даже замечательные записи Лупиты Д’Алессио: «Я стану твоей подругой, я стану тем, что захочешь, я стану тем, что попросишь» – и, проходя под окном комнаты, которую занимал Поте Гальвес в конце дома, всякий раз слышала эти песни. А иногда она сидела в салоне, читая или слушая музыку, и синалоанец задерживался на мгновение на почтительном расстоянии, в дверях или в коридоре, прислушиваясь или глядя на нее бесстрастным, пристальным взглядом, который у него равнялся улыбке. Они никогда не говорили о Кульякане, о событиях, заставивших пересечься их пути. О покойном Коте Фьерросе, уже давно ставшем частью фундамента коттеджа в Нуэва-Андалусия. Лишь однажды обменялись несколькими словами обо всем этом. В сочельник Тереса отпустила прислугу – горничную, кухарку, садовника и двух доверенных телохранителей-марокканцев, обычно стоявших на посту у дверей дома и в саду, – и, надев передник, сама приготовила чилорио[75], фаршированного краба, запеченного на решетке, и кукурузные тортильи и сказала киллеру: приглашаю тебя поужинать по-нашему, Крапчатый, в конце концов, Рождество – это Рождество, давай иди скорее, а то остынет. И они сидели в столовой с зажженными свечами в серебряных канделябрах – по одной на каждом углу стола, – с текилой, пивом и красным вином, молча, слушая музыку Тересы и другую, типично кульяканскую, крутую, которую Поте Гальвесу иногда присылали с родины: «Педро, Инес и их проклятый серый фургончик», «Травка», «Медальон на шее», «Баллада о Херардо», «Быстрая „сессна“», «Двадцать женщин в черном». «Они ведь знают – я из Синалоа, – тихонько подпевали они вместе, – не стоит мне бедою угрожать». А когда под конец Хосе Альфредо запел «Балладу о белом коне», любимую песню Поте Гальвеса, он слушал ее, опустив голову и время от времени кивая, будто соглашаясь с певцом, она сказала: далеко же нас, черт возьми, занесло, Крапчатый; и он ответил: чистая правда, хозяйка, только уж лучше слишком далеко, чем слишком близко. Некоторое время он сидел задумчиво, глядя на свою тарелку, потом поднял глаза:

– Вы никогда не думали вернуться, донья?

Тереса посмотрела на него так пристально, что киллер неловко заерзал на стуле и отвел взгляд. Открыл было рот – может, чтобы извиниться, – но Тереса с легкой, словно откуда-то из дальнего далека, улыбкой пододвинула ему бокал вина.

– Ты же знаешь, мы не можем вернуться, – сказала она.

Поте Гальвес поскреб ногтями висок:

– Ну, однако, я-то нет, конечно. А у вас есть средства. У вас есть связи и деньги… Уж наверняка, захоти вы, устроили бы все наилучшим образом.

– А что ты будешь делать, если я надумаю вернуться?

Киллер снова уставился в свою тарелку, нахмурившись, будто такая мысль раньше не приходила ему в голову.

– Ну, однако, не знаю, хозяйка, – не сразу произнес он. – Отсюда до Синалоа куда как далеко, а до возвращения мне, скажу я вам, еще дальше. Но вы…

– Забудь об этом, – покачала головой Тереса, окутанная сигаретным дымом. – Мне совсем не хочется проводить остаток жизни, окопавшись в Чапультепеке и все время оглядываясь через плечо.

– Это уж точно. Но жалко-то как, а? Ведь дома-то до чего хорошо…

– Кто ж спорит…

– Это все правительство, хозяйка. Не будь правительства с политиками, да не будь еще этих гринго за Рио-Браво, ох как бы там жилось… И даже не надо бы ничего, ну вот ничегошеньки из всего этого, верно?.. Прожили бы на одних помидорах.