Королева Марго

— Да, — беря его за обе руки, сказал Генрих, — да, брат мой, я понимаю вас: вы сердитесь на меня за то, что я первый обратил внимание короля на пулю, попавшую в ногу его коня, а не в кабана, как того хотели вы. Что делать! Я не мог сдержать изумления. Но все равно, король и без меня заметил бы, что вы промахнулись.

— Конечно, конечно, — пробормотал герцог Алансонский. — Но все же ничему иному, кроме злого умысла, я не могу приписать ваш, в сущности говоря, донос, который, как вы видели, вызвал у моего брата Карла, по меньшей мере, сомнения в искренности моих намерений и омрачил наши отношения.

— Мы сейчас к этому вернемся, — сказал Генрих. — Что же касается моих добрых или злых намерений по отношению к вам, то я для того и пришел сюда, чтобы вы сами могли судить о них.

— Хорошо! — с обычной своей сдержанностью ответил герцог Алансонский. — Говорите, Генрих, я вас слушаю.

— Когда я скажу вам все, Франсуа, вы увидите, каковы мои намерения: я пришел, чтобы сделать вам признание, совершенно откровенное и очень неосторожное, после которого вы можете погубить меня одним словом.

— Что такое? — начиная тревожиться, спросил Франсуа.

— Я долго колебался, — продолжал Генрих, — прежде нежели сказать вам, что привело меня сюда, особенно после того как вы сегодня не захотели меня слушать.

— Ей-Богу, я не понимаю, что вы хотите сказать, Генрих, — бледнея, отвечал герцог.

— Мне слишком дороги ваши интересы, брат мой, и я не могу не сообщить вам, что гугеноты предприняли кое-какие шаги.

— Шаги? — переспросил герцог Алансонский. — Что же это за шаги?

— Один из гугенотов, а именно господин де Муи де Сен-Фаль, сын храброго де Муи, убитого Морвелем, — да вы его знаете…

— Знаю.

— Так вот он, рискуя жизнью, явился сюда нарочно с целью доказать мне, что я в плену.

— Ах, вот как! И что же вы ему ответили?

— Брат мой, вам известно, что я нежно люблю Карла, который спас мне жизнь, и что королева-мать заменила мне мою родную мать. Вот почему я отказался от всех его предложений.

— А что он вам предлагал?

— Гугеноты хотят восстановить наваррский престол, а так как по наследству престол принадлежит мне, они его мне и предложили.

— Так! Значит, де Муи вместо согласия получил отказ?

— По всей форме… и даже в письменном виде. Но с тех пор… — продолжал Генрих.

— Вы раскаялись, брат мой? — перебил его герцог Алансонский.

— Нет, я только заметил, что де Муи, недовольный мною, устремил свои взоры на кого-то другого.

— Куда же? — спросил встревоженный Франсуа.

— Не знаю. Быть может, на принца Конде.

— Да, это похоже на правду, — ответил герцог.

— Впрочем, — заметил Генрих, — я имею возможность совершенно точно узнать, кого он прочит в вожди. Франсуа побледнел как мертвец.

— Но, — продолжал Генрих, — гугеноты не единодушны, и де Муи, при всей его храбрости и честности, все же представляет только часть партии. Другая же часть, пренебрегать которой нельзя, не утратила надежды возвести на трон Генриха Наваррского, который сперва заколебался, но потом мог и передумать.

— Вы так полагаете?

— Я каждый день получаю тому доказательства. Вы заметили, из кого состоял отряд, что присоединился к нам на охоте?

— Да, из обращенных дворян-гугенотов.

— Вы узнали их вождя, который подал мне знак?

— Да, это был виконт де Тюренн.

— Вы поняли, чего они от меня хотели?

— Да, они предлагали вам бежать.

— Как видите, — сказал Генрих взволнованному Франсуа, — существует другая партия, которая хочет отнюдь не того, чего хочет де Муи.

— Другая партия?

— Да, и, повторяю, очень сильная. Таким образом, чтобы успех был обеспечен, надо объединить эти две партии — Тюренна и де Муи. Заговор ширится, войска размещены и ждут только сигнала. И это-то крайне напряженное положение требует, чтобы я немедленно нашел выход, и у меня созрели два решения, но я никак не могу остановиться ни на одном из них. Эти два решения я и хочу вынести на ваш дружеский суд.

— Скажите лучше — на братский.

— Да, на братский, — подтвердил Генрих.

— Говорите, я слушаю.

— Прежде всего, дорогой Франсуа, я должен описать вам мое душевное состояние. Никаких желаний, никакого честолюбия, никаких способностей у меня нет — я простой деревенский дворянин, бедный, чувствительный и робкий; деятельность заговорщика, — представляется мне, — обильна такими неприятностями, которые не вознаграждаются даже твердой надеждой на корону.

— Нет, брат мой, — отвечал Франсуа, — вы заблуждаетесь: печально положение принца, все благосостояние которого ограничено межевым камнем на отцовском поле и которому все почести воздает только его слуга! Я не верю вам!

— И, однако, я говорю правду, брат мой, — настаивал Генрих, — и если бы я поверил, что у меня есть настоящий друг, я отказался бы в его пользу от власти, которую хочет мне предложить заинтересованная во мне партия; но, — прибавил он со вздохом, — такого друга у меня нет.

— Так ли? Право же, вы ошибаетесь.