– А ну его, этот трон, матушка! – возразил Генрих Анжуйский с горечью. – Я не хочу уезжать. Я, наследник французского престола, воспитанный среди утонченных, учтивых нравов, под крылом лучшей из матерей, любимый лучшею из женщин, должен куда-то ехать – в холодные снега, на край света, медленно умирать между дикарями, которые пьянствуют с утра до ночи и судят о достоинствах своего короля, как о винной бочке, – сколько может он вместить в себя вина! Нет, матушка, не хочу ехать, я там умру!
– Послушай, Генрих, – сказала Екатерина, сжимая руки сына, – это настоящая причина, да?
Генрих Анжуйский потупил глаза, точно не решаясь признаться даже матери в том, что у него было на душе.
– Нет ли другой причины, – продолжала Екатерина, – не столь романтичной, а более разумной?.. Политической?
– Матушка, не моя вина, если у меня в голове засела одна мысль и занимает в ней больше места, чем следовало бы; но вы же сами мне говорили, что гороскоп, составленный при рождении моего брата Карла, предсказал ему смерть в молодом возрасте.
– Да, мой сын, но гороскоп может и солгать. В настоящее время я сама хочу надеяться, что гороскопы говорят неправду.
– Но все-таки его гороскоп говорил о ранней смерти?
– Он говорил о четверти века; но неизвестно – относилось ли это ко времени всей жизни или ко времени царствования.
– Хорошо, матушка, тогда устройте так, чтобы я остался здесь. Моему брату почти двадцать четыре года: через год вопрос будет решен.
Екатерина глубоко задумалась.
– Да, конечно, так было бы лучше, если бы могло быть так, – ответила она.
– Посудите сами, матушка, в каком я буду отчаянии, если окажется, что я променял французскую корону на польскую! Там, в Польше, меня будет терзать мысль, что я мог бы царствовать здесь, в Лувре, среди этого изящного и образованного двора, рядом с лучшей из матерей, которая своими мудрыми советами облегчила бы мне труд и заботы управления; которая, привыкнув нести вместе с моим отцом государственное бремя, согласилась бы разделить это бремя и со мною. Ах, матушка! Я был бы великим королем!
– Ля-ля, мой милый сын! Не огорчайтесь, – ответила Екатерина, всегда питавшая сладкую надежду на такое будущее. – А вы сами ничего не придумали, чтобы остаться?
– Ну конечно, да! Для этого-то я и вернулся на два дня раньше, чем меня ждали, и дал понять моему брату Карлу, что поступил так ради мадам Конде; после этого я поехал навстречу самому значительному лицу из всего посольства – пану Ласко, познакомился с ним и при первом же свидании сделал все от меня зависящее, чтобы произвести отвратительное впечатление, чего, надеюсь, и достиг.
– Ах, это дурно, милый сын, – сказала Екатерина. – Интересы Франции надо ставить выше своих предубеждений.
– Скажите, матушка, а разве в интересах Франции, чтобы в случае несчастья с моим братом Карлом в ней царствовал герцог Алансонский или король Наваррский?
– О-о! Король Наваррский! Ни за что, ни за что! – прошептала Екатерина, и ее лоб омрачила тень тревоги, набегавшая каждый раз, как только возникал этот вопрос.
– Даю слово, – продолжал Генрих Анжуйский, – что мой брат Алансон не лучше его и любит вас не больше.
– А что же говорил Ласко? – спросила Екатерина.
– Ласко сам заколебался, когда я торопил его испросить аудиенцию у короля. Ах, если бы он мог написать в Польшу и отменить это избрание!
– Глупости, сын мой, глупости!.. То, что постановил сейм, – нерушимо.
– А нельзя ли, матушка, навязать этим полякам вместо меня моего брата?
– Если это и не невозможно, то, во всяком случае, очень трудно, – ответила Екатерина.
– Все равно, попытайтесь, матушка, поговорите с королем! Свалите все на мою любовь к мадам Конде, скажите, что от любви я сошел с ума, потерял голову. А он и в самом деле видел, как я выходил из дома Конде вместе с Гизом, который в этом случае оказывает мне дружеские услуги.
– Да, чтобы составить Лигу! Вы все этого не видите, но я-то вижу.
– Верно, матушка, верно, но я им пользуюсь только до поры до времени. Когда человек, преследуя свои цели, служит нашим целям, – разве это не выгодно для нас?
– Что вам сказал король, когда вас встретил?
– Как будто поверил моим словам, то есть тому, что я вернулся в Париж только из-за своей любви.
– А он не расспрашивал вас, где вы проведете остаток ночи?
– Спрашивал, матушка, но я ужинал у Нантуйе и нарочно устроил там большой скандал, чтобы король узнал о нем и не сомневался, что я там был.
– Значит, о вашем свидании с Ласко он не знает?
– Совершенно.
– Тем лучше. Тогда я попытаюсь поговорить с ним о вас, мой милый сын. Но вы ведь знаете, что у него тяжелый характер и никакое влияние на него не действует.
– Ах, матушка, какое было бы это счастье, если бы я остался здесь! Я бы еще больше стал вас любить – если только возможно любить больше!
– Если вы останетесь здесь, вас опять пошлют на войну.
– Это неважно – лишь бы не уезжать из Франции.
– Вас могут убить.
– Смерть от оружия – не смерть… Смерть – от горя, от тоски! Но Карл не разрешит остаться; меня он не выносит.