Королева Марго

— Ай-ай-ай! — с удивлением сказала Екатерина. — В таком случае вам не хватает только одного, но это мы достанем.

— Что достанем?

— Денег. Я думаю, что у вас их не слишком много.

— Напротив! — возразил Карл IX. — У меня миллион четыреста тысяч экю в Бастилии; мои личные сбережения дошли за последние дни до восьмисот тысяч экю, — я их запрятал в моих Луврских погребах, а на случай нехватки у Нантуйе хранится триста тысяч экю, и они в моем распоряжении.

Екатерина вздрогнула: до сих пор она видела Карла буйным, вспыльчивым, но никогда не замечала в нем человека дальновидного.

— Значит, вы, ваше величество, думаете обо всем, — сказала она. — Прекрасно! И если только портные, вышивальщицы и ювелиры поторопятся, то не пройдет и полутора месяца, как ваше величество сможет принять послов.

— Полтора месяца? — воскликнул Карл. — Матушка, портные, вышивальщицы и ювелиры работают с того дня, как стало известно, что мой брат избран королем. В крайнем случае все может быть готово хоть сегодня, а уж через три-четыре дня — наверняка!

— О! Вы торопитесь куда больше, чем я думала, сын мой! — пробормотала Екатерина.

— Я же вам сказал: честь за честь!

— Хорошо! Значит, честь, оказанная французскому королевскому дому, вам так льстит?

— Разумеется.

— Видеть французского принца на польском престоле — это ваше самое большое желание, не так ли?

— Совершенно верно.

— Значит, вам важно событие, а не человек? И кто бы ни царствовал в Польше, вам…

— Нет, матушка, вы заблуждаетесь. Господь с вами! Останемся при том, что есть! Поляки сделали прекрасный выбор. Это народ ловкий и сильный! Это нация-воин, народ-солдат — он и выбирает в государи полководца! Это логично, черт возьми! Анжу как раз по ним: герой Жарнака и Монконтура скроен для них, как по мерке… А кого же, по-вашему, я должен им дать? Алансона? Труса? Хорошее представление создастся у них о Валуа! Алансон! Да он удерет от свиста первой пули, а вот Генрих Анжуйский — это воин! Загляденье! Пеший или конный, но всегда со шпагой в руке, всегда впереди всех! Удалец! Колет, нападает, рубит, режет! Мой брат Анжу — такой храбрец, что заставит их биться круглый год, с утра до вечера. Правда, пьет он мало, но он покорит их своей выдержкой, вот что! Милейший Генрих будет там как рыба в воде. Вперед! Вперед! Туда! На поле брани! Браво трубам и барабанам! Да здравствует король! Да здравствует победитель! Его будут провозглашать «императором» три раза в год! Это будет великолепно для славы французского двора и чести Валуа!.. Быть может, его убьют, но — черт возьми! — это будет восхитительная смерть!

Екатерина вздрогнула; в ее глазах сверкнула молния.

— Скажите прямо, — воскликнула она, — что вы хотите удалить Генриха Анжуйского, скажите прямо, что вы не любите своего брата!

— Ха-ха-ха! — Карл рассмеялся нервным смехом. — Так вы догадались, что я хочу его удалить? Так вы догадались, что я не люблю его? А хотя бы и так! Любить брата! А за что? Ха-ха-ха! Вы что, смеетесь?.. — По мере того как он говорил, на его бледных щеках все ярче выступал лихорадочный румянец. — А он меня любит? А вы, вы меня любите? Да разве меня кто-нибудь когда-нибудь любил, кроме моих собак, Мари Туше и моей кормилицы? Нет, нет! Я не люблю брата! Я люблю только себя, слышите? И не мешаю моему брату поступать так же!

— Государь, — заговорила Екатерина, разгорячившись в свою очередь. — Если вы раскрыли мне свою душу, то и я должна раскрыть вам свою! — Вы поступаете, как государь слабый, как монарх, который слушается неразумных советов; вы удаляете вашего второго брата — естественную поддержку трона, человека, который, в случае какого-либо несчастья с вами, во всех отношениях достоин стать вашим преемником, когда французская корона окажется свободной; ведь вы сами сказали, что Алансон молод, неспособен, слаб духом, больше того — трус! Вы понимаете, что следом за ними появляется Беарнец?

— А, черт! — воскликнул Карл. — Мне-то какое дело, что произойдет, когда не будет меня? Вы говорите, что следом за моими братьями появится Беарнец? Тем лучше, черт возьми!.. Я сказал, что не люблю никого… Неправда: я люблю Анрио! Да, да, люблю доброго Анрио! У него честные глаза, у него теплая рука! А я вижу вокруг только лживые глаза и ледяные руки! Я готов поклясться, что он не способен на предательство. А кроме всего прочего, я обязан вознаградить Анрио за его утрату: у него отравили мать, — бедный малый! — и, как я слышал, это сделал кто-то из моей семьи. А кроме того, я чувствую себя превосходно. Но если я заболею, я позову его, я потребую, чтобы он не отходил от меня, я ни от кого ничего не приму, кроме как из его рук, а перед смертью провозглашу его королем Франции и Наварры!.. И — клянусь брюхом папы! — один он не будет радоваться моей смерти, как мои братья, а будет плакать или хоть сделает вид, что плачет!

Молния, упавшая к ногам Екатерины, не так ужаснула бы ее, как эти слова. Совершенно подавленная, она блуждающим взором смотрела на Карла и лишь через несколько секунд воскликнула: