Королева Виктория. Женщина-эпоха

Прочитав письма, она не отдала его матери, а просто положила на видное место, словно показывая, что по-прежнему ничего не скрывает. Подарки от супруги Леопольда королевы Луизы были очаровательны, она сумела угадать то, что могло понравиться девушке, – красивое шелковое платье и шляпка, изготовленная лучшей модисткой Парижа!

Жест принцессы не укрылся от добряка Штокмара, он уже почувствовал, что король Леопольд прав и порядки Кенсингтонского дворца это очевидное безумие. Проницательному врачу понадобилось немного времени, чтобы разобраться во всем самому, и он открыто встал на сторону принцессы и баронессы Лецен. Виктория неожиданно и, главное, очень вовремя получила сильную поддержку. В Кенсингтонском дворце началось настоящее противостояние.

Поведение сэра Конроя, а под его влиянием и герцогини Кентской становилось все нетерпимей, потому что здоровье короля ухудшалось на глазах, он таял, уже не вставая с постели. Король Вильгельм словно выполнял свое обещание дотянуть до совершеннолетия принцессы.

Конрой решил сохранить хотя бы то, что и так имел, он предложил назначить себя официальным секретарем наследницы престола. Странно, потому что все прекрасно понимали, что жить королю осталось совсем недолго и, став королевой, Виктория должна будет делать новые назначения. Но сэр Джон рассчитывал остаться и при королеве тоже.

Принцесса воспротивилась, теперь, когда они с матерью практически не общались, притом что спали в одной комнате, Виктория решила освободиться и от опеки Конроя. Герцогиня все же вмешалась:

– Почему вы не хотите назначить нашего давнего друга своим секретарем?

– Зачем ему эта должность?

Герцогиня Кентская не выдержала, в ее голосе зазвенел металл:

– Но сэр Джон и так выполнял эти обязанности, бескорыстно, заметьте. Я сожалею, что вынуждена констатировать: моя дочь неблагодарна! Если бы ни помощь сэра Конроя, разве могли бы состояться ваши поездки по стране, ваши встречи с самыми разными людьми, разве об этом знали бы газетчики? И вот она благодарность за долгий труд для вашей пользы. О-о… я знаю, чьи это советы! Баронесса никак не может простить, что в ее услугах прекратили нуждаться, эта интриганка почувствовала, что сэр Джон понял ее сущность и отказал в своем доверии…

Герцогиня еще могла бы долго возмущаться по поводу недостойного поведения баронессы, прослужившей у нее столько лет, но принцесса не позволила матери этого сделать:

– Мы говорим о сэре Конрое. Я не думаю, что мне нужен секретарь сейчас, вот когда я стану королевой… Я посоветуюсь с бароном Штокманом по поводу какого-либо назначения для сэра Джона Конроя, если уж ему так хочется мне служить…

Последняя фраза была сказана довольно ехидным тоном, Виктория уже не чувствовала себя такой одинокой, рядом была не только верная Лецен, которая, впрочем, умела только ахать, а противопоставить напору Конроя ничего не могла, но и барон Штокман, не зависевший от Конроя и герцогини, а потому более свободный в выражении своих мыслей.

Упоминание барона добавило ярости герцогине.

– Поздравляю! Взамен своим лучшим советчикам, которые столько сил вложили в ваше воспитание и образование, знают, что именно вам нужно, и умеют наставить вас на путь истинный и поддержать в трудную минуту, вы так легко выбрали себе малообразованную женщину и какого-то шведа!

– Давно ли вы всецело доверяли баронессе Лецен, а сэр Джон отзывался о бароне Штокмане только в превосходном тоне?

– Как и сам Штокман о сэре Джоне! – парировала мать.

Отношения становились все более натянутыми, если не сказать враждебными. Викторию не удалось убедить дать какой-либо пост Конрою, мать обиделась за своего друга и наставника окончательно. Неизвестно, как долго это могло продолжаться и к чему привести, но во второй половине июня 1837 года королю Вильгельму стало уж совсем плохо, он доживал последние дни. Бороться за должности при принцессе стало бессмысленно, теперь надо было бороться за влияние на без пяти минут королеву.

Вечером 19 июня в Кенсингтонский дворец сообщили, что король Вильгельм близок к смерти. Услышав такую печальную и важную новость, Виктория не выдержала и разрыдалась. Не хотелось ни с кем разговаривать, никого слушать. Принцесса стояла на пороге к трону, и ей стало вдруг так страшно, словно это не Кенсингтонский замок, а высокая-высокая гора, с которой предстояло шагнуть вниз. И только от нее зависело, расправятся ли крылья, чтобы полететь вверх, или останутся сжатыми и последует падение в пропасть.

Будь отношения с матерью не такими сложными, они поплакали бы вместе, и стало легче, но в такую минуту Виктория вдруг оказалась одна. Она не могла высказать своих чувств барону Штокману, все же тот еще не был другом, не могла ничего сказать и Лецен, иначе последовал бы новый скандал с герцогиней. На пороге новой жизни она вдруг оказалась в одиночестве.