Читаем Королевская аллея полностью

В тишине мансардного этажа, где постояльцев не так уж много, внимание привлекал каждый звук, каждый треск потолочных балок, вызванный августовским солнцем. Вот открыли или закрыли какой-то номер. Где-то разбился стакан или тарелка. И уже много раз слышались медленные шаги в коридоре, шарканье; даже казалось порой, будто кто-то скребет по стене и дверям. Сперва Анвар выглянул через дверную щель и разглядел — со спины — фигуру в плаще и берете, которая как-то нерешительно, пошатываясь, удалялась. Чуть позже Клауса Хойзера смутили другие шумы: у него возникло ощущение, что его подслушивают, чуть ли не шпионят за ним. Сухопарый персонаж в берете — тот, что пробирался по коридору, — казалось, внезапно ускорил шаг и скрылся. Теперь слышались лишь приглушенная болтовня и хихиканье двух девчонок, строивших планы относительно «колеса обозрения». Анвар размышлял, не принять ли ему душ, Клаус по-прежнему держал в руках «Обманутую», но сам задумчиво пялился в небо за окном. Рейнские облака проплывали мимо; летней духоты, обычной для родного города, он — после стольких лет, проведенных во влажных тропиках — не чувствовал. Но все равно тосковал, как во времена юности, по грозе, которая с треском и молниями обрушилась бы на Дюссельдорф. За ней, конечно, не последуют месяцы муссонных дождей, но зато воздух быстро освежится. Наверное, безусловной родины для него уже не существует. Он посмотрел на гамаши Анвара (которые всегда остаются удивительно белыми), лежащие на комоде. Там же, на мраморной плите комода, — бесполезный тазик для умывания и пестрый кувшин, напоминающие о прежнем распорядке жизни. То и другое — при ближайшей попытке модернизации — выкинут. Или эти сосуды уже и сейчас оставлены здесь лишь как элементы декора? Обои здесь тоже словно из антикварного магазина: зеленоватые, в полоску, с декоративным шнуром. Здесь наверху можно жить незаметно, не подчиняясь требованиям других людей. Воробьи, увлекшись каким-то делом, расчирикались на перилах мансардного балкончика. Но Клаус сосредоточился на бое часов с церковной башни. Этот звук он не слышал уже много лет, забыл про него. Анвар перевернулся на другой бок и, кажется, задремал. Что может очаровать нас больше, чем человек, который затерялся в сновидческих далях, на время сна совершенно беззащитен и, тем не менее, чувствует себя в безопасности? Индонезийское лицо, индонезийские волосы на накрахмаленной наволочке… У Клауса Хойзера тоже — после столь напряженной первой половины дня и чечевичного супа у «Даузера» — слипаются веки; картины в голове перемешиваются: крутящиеся вентиляторы в конторе восточно-азиатской компании; экзамен на право управления транспортным средством — тропический шлем и кабриолет в Паданге; танцы и чай с немецкими морскими офицерами, прибывшими на «Эмдене», — в отеле Centraal; материнский горестно-ликующий возглас, когда она после восемнадцати лет разлуки наконец обняла сына, взглянула на его спутника, пожала гостю руку; Северное море, кровотечения, отцовский мольберт, верховые поездки на плоскогорье, к торговцам каучуком; площадь Яна Веллема с закопченной бутылкой «Синалко»; последнее карнавальное шествие перед тем, как он нанялся на торговое судно и поплыл на нем мимо раскаленного Адена; лампионы, часто лампионы на праздниках, транспортные накладные, прилечь бы, работа, пальмы, белые брюки, прилечь бы, слишком много, нет, правда много, подарок от жизни, как это смело… его потребовать, болтовня воробьев, всё хорошо, но прилечь бы, в середине жизни ты вправе позволить себе покой, голова Клауса криво склонилась вперед, его дыхание еле заметно овевало грудь…


— Ах, — раздалось вдруг, — а вот и он! И вот она я. Был ли прежде стук в дверь, вероятно, теперь уже это не играет никакой роли. Анвар привстал на постели и сел, прямой как свечка, Клаус со своим стулом чуть не опрокинулся назад. Лицо его было расслабленным. Женщина же произнесла нараспев:

Малыш, скорее засыпай,Ведь за тебя — мои моленья,
Забудь тревоги, просто знай:Причины нету для волненья.
Закрой глаза, замкни и слух,Здесь сумрак, штор плетенье,За дверью прячется Тук-Тук,
Это не повод для волненья.

Нет, лучше что-нибудь повеселее, но тоже вышедшее — гарантирую — из-под моего пера:

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище
Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище

Настоящее издание посвящено малоизученной теме – истории Строгановского Императорского художественно-промышленного училища в период с 1896 по 1917 г. и его последнему директору – академику Н.В. Глобе, эмигрировавшему из советской России в 1925 г. В сборник вошли статьи отечественных и зарубежных исследователей, рассматривающие личность Н. Глобы в широком контексте художественной жизни предреволюционной и послереволюционной России, а также русской эмиграции. Большинство материалов, архивных документов и фактов представлено и проанализировано впервые.Для искусствоведов, художников, преподавателей и историков отечественной культуры, для широкого круга читателей.

Георгий Фёдорович Коваленко , Коллектив авторов , Мария Терентьевна Майстровская , Протоиерей Николай Чернокрак , Сергей Николаевич Федунов , Татьяна Леонидовна Астраханцева , Юрий Ростиславович Савельев

Биографии и Мемуары / Прочее / Изобразительное искусство, фотография / Документальное
Николай II
Николай II

«Я начал читать… Это был шок: вся чудовищная ночь 17 июля, расстрел, двухдневная возня с трупами были обстоятельно и бесстрастно изложены… Апокалипсис, записанный очевидцем! Документ не был подписан, но одна из машинописных копий была выправлена от руки. И в конце документа (также от руки) был приписан страшный адрес – место могилы, где после расстрела были тайно захоронены трупы Царской Семьи…»Уникальное художественно-историческое исследование жизни последнего русского царя основано на редких, ранее не публиковавшихся архивных документах. В книгу вошли отрывки из дневников Николая и членов его семьи, переписка царя и царицы, доклады министров и военачальников, дипломатическая почта и донесения разведки. Последние месяцы жизни царской семьи и обстоятельства ее гибели расписаны по дням, а ночь убийства – почти поминутно. Досконально прослежены судьбы участников трагедии: родственников царя, его свиты, тех, кто отдал приказ об убийстве, и непосредственных исполнителей.

А Ф Кони , Марк Ферро , Сергей Львович Фирсов , Эдвард Радзинский , Эдвард Станиславович Радзинский , Элизабет Хереш

Биографии и Мемуары / Публицистика / История / Проза / Историческая проза
Мсье Гурджиев
Мсье Гурджиев

Настоящее иссследование посвящено загадочной личности Г.И.Гурджиева, признанного «учителем жизни» XX века. Его мощную фигуру трудно не заметить на фоне европейской и американской духовной жизни. Влияние его поистине парадоксальных и неожиданных идей сохраняется до наших дней, а споры о том, к какому духовному направлению он принадлежал, не только теоретические: многие духовные школы хотели бы причислить его к своим учителям.Луи Повель, посещавший занятия в одной из «групп» Гурджиева, в своем увлекательном, богато документированном разнообразными источниками исследовании делает попытку раскрыть тайну нашего знаменитого соотечественника, его влияния на духовную жизнь, политику и идеологию.

Луи Повель

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Самосовершенствование / Эзотерика / Документальное