Королевская дорога

Взор Клода начинал привыкать к лесу; подойдя довольно близко и уже различая сновавших по камню сороконожек, он увидел, что проводник, оказавшийся искуснее всех предыдущих, привёл их к чему-то осевшему, что не могло быть ничем иным, кроме старинного входа. Как и возле других храмов, здесь путь преграждало беспорядочное переплетение тростника. Перкен, теперь уже изучивший растительность, окружавшую памятники, указал туда, где скопление тростника было не таким густым: «Плиты». Они наверняка вели к святилищу. Возчики принялись за работу. С шелестом сминаемой бумаги срезанный тростник рядами ложился направо и налево, из земли торчали лишь концы, яркую белизну которых подчёркивал окружающий сумрак; то была сердцевина скошенных под корень стеблей. «Если и этот храм окажется без резьбы и статуй, — думал Клод, — что нам остаётся? Ни один возчик не пойдёт с нами — с Перкеном, боем и со мной — в Та-Меан… С тех пор как мы встретили дикарей, у них одно желание — бежать. А втроём как справиться с двухтонными глыбами больших барельефов?.. Неужели и статуй нет? Хоть бы немножко повезло… Всё это до того глупо и смахивает на историю с искателями кладов…»

От оторвал взгляд от сверкающих ножей и посмотрел на землю: срезы тростников уже потемнели. Взять бы и самому нож и размахивать им изо всех сил, у него это наверняка получится лучше, чем у крестьян! Эх, широкий взмах косой по тростникам!.. Проводник тихонько тронул его, чтобы привлечь внимание: после того как упали последние стебли, можно было различить отгороженные камнями, испещрённые уцелевшими тростинками глыбы, которые образовывали вход, — они были совершенно гладкие.

Да, и на этот раз опять без скульптурной резьбы.

Проводник улыбался, продолжая показывать пальцем. Никогда ещё Клод не испытывал такого желания ударить. Стиснув кулаки, он повернулся к Перкену, тот тоже улыбался. Дружеские чувства, которые питал к нему Клод, обернулись вдруг бешеной яростью; между тем, следуя общему направлению взглядов, он повернул голову: вход, который, безусловно, был когда-то монументальным, начинался перед стеной, а вовсе не там, где он его искал. И все эти люди, свыкшиеся с лесом, смотрели на один из его углов, похожий на пирамиду, возвышавшуюся над обломками и несущую на своей вершине хрупкую, но совершенно невредимую фигуру из керамики с диадемой, вылепленной с поразительной точностью. Сквозь листья Клод различал теперь каменную птицу с распростёртыми крыльями и клювом попугая; широкая солнечная полоса упиралась в одну из её лап. Гнев Клода сразу улетучился, растаял в этом крохотном сияющем пространстве, а самого Клода затопила радость, он испытывал глубочайшую признательность неизвестно кому, весёлость, на смену которой тотчас пришло глупое умиление. Ничего уже не опасаясь, весь во власти скульптуры, он ринулся к воротам. Перемычка рухнула вместе со всем, что над ней было, но ветки, которые прижали уцелевшие косяки, переплелись, образовав свод, узловатый и в то же время гибкий, сквозь который солнце не могло пробиться. Через туннель, над обвалившимися камнями, почерневшие углы которых, расположенные против света, преграждали путь, протянулся занавес из постенницы — нежных растений, изрезанных сочными прожилками. Перкен разорвал его, и полилось смутное сияние, в котором можно было различить только треугольные листья агавы, похожие на осколки зеркала; держась за стены, Клод одолел этот переход, от камня к камню, и вытер ладони о брюки, чтобы избавиться от ощущения сырости, возникшего из-за моха. Ему вспомнилась вдруг стена с муравьями; как тогда, сияющее отверстие, забитое листьями, растворилось, казалось, в тусклом свете, снова завладевшем своей прогнившей империей. Камни, камни, некоторые плашмя, но в основном все углом вверх — строительная площадка, которую заполонили джунгли. Куски стены из фиолетовой керамики, одни — с резьбой, другие — гладкие, откуда свисали папоротники; на некоторых — красные следы огня. Прямо перед ним — барельефы древних времён, слишком индианизированные (Клод подошёл к ним вплотную), но очень красивые, окружённые когда-то отверстиями, наполовину скрытыми теперь стеной из обвалившихся камней. Он решился бросить взгляд дальше: наверху — три разрушенные башни, от них осталось не больше двух метров над землёй; три обрубка торчали над такими немыслимыми руинами, что на них прижилась лишь карликовая растительность; казалось, её нарочно воткнули в эти обломки; жёлтые лягушки не спеша покидали насиженные места. Тени стали короче — невидимое солнце поднималось в небе всё выше. Никакого ветра не было, но недвижное дуновение и нескончаемая дрожь колыхали последние листья — жара…