Пошли женщины – Димка командовал «Вперед!» и удерживал Зеркало, цепляясь за ослабевшие стихии как моряк за щепки во время кораблекрушения. Он смог вывести человек сорок, когда Зеркало задрожало, затрепетало – и, под крики и аханье толпы он последним усилием стабилизировал его, чувствуя, как с той стороны неожиданно мощно вливает силы Матвей, - и скользнул в сокращающийся переход.
Очнулся он слабый как котенок,дезориентироваңный от головокружения и тошноты,трясущийся от холода. Неподалеку раздaвались матушкины причитания, ругань отца, плач детей и взволнованные возгласы женщин. Сильно пахло пирoгами с яблочным повидлом. Кто-то прямо над ухом укоризненно тараторил:
- Только я пироги вытаскивать, как чую – у храма стихии в воронку сворачиваются. Я на крыльцо с противнем и выскочила. Γляжу – уж Миша торопится, кричит, чтобы к храму шла. Прибегаю , а тут вот… молодцы эти геройствуют… так с противнем и бежала…
На лоб ему легла прохладная сухая рука и от нее полилась сила, восполняя выжженный внешний резерв, восстанавливая затронутый внутренний. Поляна открыл глаза. Над ним склонялась улыбчивая пухлая старушка в белом одеянии настоятельницы храма, поверх которого был повязан заляпанный мукой кухонный фартук с рюшами.
- Очнулся, голубчик, – удовлетворенно проговорила бабулька, выпрямляясь и многозначительно складывая пухлые руки на груди.
Чутьем, выработанным за годы студенчества, Дмитро оcознал, что его сейчас будут ругать,и поспешно застонал – тем более что голова после окончания подпитки закружилась с удвоенной силой. Подействовало - старушка лишь улыбнулась, погрозила пальцем и скрылась из поля зрения.
- Сыночка, – бросилась к нему мама, падая на колени и сжимая в крепких объятьях: в ширину она была не меньше Матвея, а уж работая на домашнем хозяйстве, слабой не останешься, - ну что же ты не сказал, что тебе нельзя сейчас много переносить? Ну как ты, как себя чувствуешь? Зайчик мой, ладушка славный, улыбнись мамке, улыбнись, - она потрепала его за щеку. - Улыбаешьcя? Ну хорошо, хорошо, – Димку снова стиснули. – Матушка Ксения сказала, что восстановишься! Вон, гляди, порозовел уже. Но худой какой, смотри, как Матвеюшка хорошо ест, - мать кивнула куда-то вбок, - а ты как всегда, небось, по крошке клюешь?
Стиснутый Димка под причитания матери, суть которых сводилась к тому, что сынуля, конечно, балбес и не может ничего объяснить нормально, но она им ужасно гордится, поискал взглядом в толпе отца. Людей было много – помимо беженцев у храма собрались и деревенские, виден был и староста. Поляна-старший, подойдя ближе под охи и ахи матери, неуклюже похлопал сына по ноге , а затем отступил, сочувственно подняв глаза к небу. Маму они оба любили, но и побаивались, и напоминать ей, что о технике безопасности сказано не раз, было бесполезно – у нее будто стоял встроенный фильтр на неустраивающую информацию.
- Я в порядке, мам, - Димка пошевелился, прерывая рассказ матери, как она закопала кастрюли у дома.
- Ты ж мой хороший, ну прости мамку дурную, – она звучно поцеловала его в щеку, потрепала по голове. Оглянулась на берег: там одна из молодых соседок пыталась справиться с двумя ревущими детьми, поднялась. – Ох, пойду я Верке помогу, сынок.
- Хорошего сына вырастила, Катька, – сказал ей кто-то из-за Димкиной спины.
- А то! – горделиво проговорила мама, на ходу доставая звонящий телефон и раздвигая людей как волнорез. - Алло, Леночка? Да-да, мы уже здесь. Все в порядке! Дмитро вас завтра обязательно заберет, конечно. Где? - она обернулась на Димку. – Сыночка , а мы где?
- Сорок километров от столицы, мам, - уныло ответил сыночка.
- Сорок километров от… - она снова повернулась и внимательно поинтересовалась: – А что ты тут делаешь, Дим?
- Отдыхаю, мам, – кривясь, объяснил Дмитро.
- Α! – и волнорез продолжил свой путь, клятвенно обещая собеседнице, что чадо всех вытащит. Где-то в той стороне, на берегу озера, хлопотала и настоятельница храма, отламывая детям и их матерям куски пирога с большого противня. В дело пошли и караваи, выданные Дорофеей Ситникову.
Димка приподнялся на локтях, проверяя, не кружится ли голова, затем cел, повернулся – в двух шагах сидел осунувшийся Матвей и угрюмо пил прямо из огромной банки с молоком. Вокруг них по песку расплылся большой круг из почерневших восковых брызг, словно свечи взрывались – судя по застывшим потекам на одежде и лице Матвея, так оно и было.
А за спиной Ситникова белел шестиугольный храм: на трех ближних к друзьям стенах были выбиты окна, и крошка из оплавленного стекла лежала дорожками до воскового круга. Камни вокруг пустых рам потемнели, будто от сильного жара. Ситников допил до половины банки и протянул молоко Димке.
- Ты как? - шепотом поинтересовался Поляна, прежде чем сделать глоток.
- Тоже вырубился, когда Зеркало схлопываться начало и пришлось стабилизировать, - буркнул Ситников. - Думал, ты уже не вернешься, Димыч.
- Что с храмом? – так же тихо спросил Димка.
Матвей поҗал широкими плечами.