Королевская шутиха

— Тебе-то что, — вздохнула она. — Ты же не узница. Ты даже не моя служанка. Ты можешь в любое время уехать отсюда. Теперь ты понадобилась королеве. Должно быть, в душе ты рада возвращению в Лондон. Снова увидишь своих друзей. Повеселишься в Виндзоре на свадьбе. Уверена, она наградит тебя новым камзолом и панталонами. Ты же — ее любимая игрушка. Девочка-мальчик. Будешь опять сидеть возле ее ног.

— Еще неизвестно. Королеве сейчас не до меня.

— Ханна, но ты же не можешь бросить меня, — заявила принцесса.

— Ваше высочество, моего желания не спрашивают. Если королева приказывает, я должна ехать.

— Но она же отправляла тебя быть моей компаньонкой.

— А теперь она требует меня к себе.

— Ханна!

Она чуть не плакала. Я опустилась на колени и заглянула ей в глаза. Эмоции у Елизаветы странным образом перемешивались с расчетливостью, и я редко угадывала, какая сторона ее характера движет ею сейчас.

— Ханна, у меня здесь только ты и Кэт. Этот идиот сэр Генри не в счет. Я совсем молодая. Я сейчас на пике своей красоты. Я научилась зрело рассуждать. И кто все это видит? Кто слышит мои рассуждения? Я — узница, окруженная бывшей нянькой, шутихой и идиотом.

— Думаю, вы едва ли будете скучать по шутихе, — сухо сказала я.

Я считала, что мои слова ее рассмешат, но в глазах принцессы блестели невыплаканные слезы.

— Я буду очень скучать по шутихе, — сказала она. — У меня нет друзей. Мне не с кем разговаривать. Обо мне некому заботиться.

Она встала.

— Идем со мной!

Мы прошли через ветхий, разваливающийся дворец. Дверь, висевшая на одной петле, вывела нас в сад. Принцесса оперлась на меня. Она и впрямь была очень слаба. Дорожки давным-давно заросли травой. Из всех канав торчали стебли крапивы. Мы шли по одичавшему саду, будто две немощные старухи, цепляющиеся друг за друга, чтобы не упасть. На мгновение я поверила в опасения принцессы. Мне показалось, что ей суждено окончить здесь свои дни. Это место доконает ее, и королеве незачем отправлять сюда палача.

Миновав ржавые ворота, мы вышли в большой фруктовый сад. Яблони в нем давно одичали, но продолжали исправно цвести. Сейчас их лепестки, будто снег, устилали траву. Усыпанные цветами ветви клонились к земле. Преобладающим цветом был белый с кремовым оттенком. Елизавета обвела глазами сад — нет ли кого рядом. Потом она притянула меня к себе.

— У нее есть еще один способ уничтожить меня, — тихо сказала Елизавета. — Если она родит сына, мне конец.

Она повернулась и пошла по траве. Влажные лепестки цеплялись к подолу ее измятого черного платья.

— Сын, — пробормотала она, даже здесь не решаясь говорить громко. — Проклятый сын от проклятого испанского принца! Проклятый католический сын! А что станет с Англией? Она превратится в караульную будку Испании! В испанскую марионетку! Моя Англия! Часть Испанской империи, послушная служанка, отдающаяся испанским интересам. Католические порядки, костры для еретиков. Вера и наследие моего отца будут вытоптаны и вырваны с корнем, не успев расцвести. Будь проклята эта королева! Пусть горит в аду вместе со своим сыночком!

— Выше высочество! — опасливо воскликнула я. — Не говорите такие слова!

Елизавета резко повернулась ко мне. Ее кулачки были сжаты. Стой я ближе, она бы наверняка меня ударила. Ненависть ослепила ей глаза, и она едва ли понимала, что делает.

— Будь она проклята, и ты вместе с нею, раз ты остаешься ее другом!

— Свадьба королевы не должна вас удивлять, — сказала я, сделав вид, что ее грубость меня ничуть не задела. — Королева согласилась на этот брак. Принц — тоже. Не мог же он вечно откладывать свой приезд в Англию.

— Почему я должна думать, что она выйдет замуж? — снова накинулась на меня принцесса. — Кто на нее позарится? Старая, некрасивая, полжизни таскающая на себе клеймо незаконнорожденной! Половина европейских принцев уже ее отвергли. Если бы не ее чертова испанская кровь, Филипп на нее и не взглянул бы. Не удивлюсь, если он на коленях умолял отца освободить его от этого брака. Он просил своего католического Бога послать ему любую другую судьбу. Представляю, каково ему будет протыкать дыру у этой высохшей старой девы!

— Елизавета! — крикнула я, ужасаясь ее словам.

— Что?

Ее глаза неистово пылали. Может, она даже не слышала произносимые слова?

— Что плохого в правде? Филипп — молодой, обаятельный мужчина. Через какое-то время он унаследует половину Европы. А она — преждевременно состарившаяся женщина. Противно даже думать, как они будут совокупляться! Каково будет Филиппу, привыкшему к молодым, красивым женщинам? Недоразумение это, а не брак! А если чревом своим она похожа на ее мамашу, принц не получит ничего, кроме мертворожденных младенцев.

— Вы говорите оскорбительные слова, — сказала я, закрывая руками уши.