Королевская шутиха

Силуэт громадной крепости Кале давно скрылся за горизонтом, а сэр Роберт продолжал смотреть в сторону французского берега. Короткий январский день сменился вечером. Ветер разогнал тучи, и на небе появилась маленькая холодная луна. Роберт Дадли упрямо глядел в черноту, пытаясь разглядеть хотя бы проблеск надежды. Вряд ли он замечал мое присутствие, хотя я сидела рядом, устроившись на мотке каната. Его шутиха, его вассал. Я не спала, потому что бодрствовал он; тревожилась, поскольку чувствовала его тревоги. Я боялась за него, за себя, за будущее, ожидавшее нас на английском берегу. Странная троица плыла в Англию: беглая еврейка с чужим ребенком-полукровкой на руках и бывший изменник, который надеялся вернуть себе прежнее величие, а вместо этого погубил поверивших ему людей.

Я не ожидала увидеть на причале его жену Эми. Но она приехала и сейчас стояла, прикрывая ладонью глаза, и внимательно разглядывала палубу, отыскивая мужа.

— Ваша жена, — шепнула я ему.

Он спустился по сходням, но не заключил Эми в объятия. Он суховато поздоровался с нею, потом стал слушать, что она говорит, после чего повернулся ко мне.

— Я должен отправиться к королеве и рассказать ей обо всем, что произошло в Кале. Не удивлюсь, если головы покатятся с плеч. Возможно, и моя тоже.

— Мой господин, что вы говорите? — прошептала я.

— Я говорю правду, — отрезал он. — Я надеялся помочь своей семье, а выходит, сделал только хуже. Ханна, ты поедешь вместе с Эми. Она сейчас гостит у наших друзей в Сассексе. Потом я пошлю за тобой.

— Сэр Роберт, я не хочу жить в провинции, — сказала я, подходя к нему.

Эти слова звучали странно, учитывая, что день назад я могла разделить участь матери Дэниела-младшего.

— Согласен с тобой, мисс Мальчик, — улыбнулся мне Роберт Дадли. — Я и сам терпеть не могу провинциальную жизнь. Но тебе придется потерпеть месяц-другой. Если королева прикажет казнить меня за мое бездарное командирство, тогда ты будешь вольна отправляться куда пожелаешь. Договорились? Но если я уцелею и на этот раз, я вернусь в свой лондонский дом и возьму тебя на службу. Должность тебе придумаем. Кстати, сколько лет ребенку?

Я замешкалась с ответом, поскольку сама не знала.

— Около двух лет, — сказала я потом, вспомнив, сколько ему было, когда миссис Карпентер обрушила на меня эту новость, и прибавив прошедшие месяцы.

— И ты замужем за его отцом? — спросил он.

— Да, — ответила я.

Мне вдруг захотелось рассказать ему, что ребенок вовсе не мой, но я сдержалась.

— И как его назвали?

— Дэниелом, в честь мужа.

— Эми тебе поможет. Она любит детей, — сказал сэр Роберт.

Он щелкнул пальцами, привлекая внимание жены, затем начал ей что-то говорить. Она упрямо качала головой, но потом опустила глаза, подчинившись повелению мужа. Когда же она вновь подняла голову, в ее взгляде не было ничего, кроме откровенной ненависти ко мне. Наверное, Эми думала, что вместе с мужем отправится к королеве, а он приказал ей заботиться о какой-то шутихе с ребенком.

Ему подвели лошадь. Сэр Роберт вскочил в седло. Несколько его боевых товарищей приготовились ехать вместе с ним.

— В Лондон, — коротко сказал им сэр Роберт.

Он поскакал в северном направлении, навстречу неизвестности.

В те холодные январские дни 1558 года я так и не сумела понять, что за человек Эми Дадли. Наш путь лежал под серыми небесами, по стылым дорогам, пролегавшим мимо таких же стылых полей и холмов. Леди Дадли прекрасно держалась в седле и умела ладить с лошадью, но ей это доставляло мало радости. Возможно, она, как и я, не любила зимнюю стужу, когда солнце красным диском висело над горизонтом, не согревая и даже не освещая землю; когда на безлистных ветвях отваживались чирикать лишь редкие малиновки, а всем прочим птицам было не до песен. Возможно также, что Эми тосковала по мужу. Еще больше меня удивляло, что миссис Лиззи Оддингселл, ее подруга, никак не пыталась развлечь ее и вытащить из угрюмого состояния. Похоже, они привыкли часами ехать молча.

Весь путь из Грейвсенда в Чичестер я ехала позади них, с ребенком за спиной. Каждый вечер, слезая с лошади, я ощущала боль во всем теле. Меня поражало необыкновенное спокойствие Дэниела-младшего. С того времени, когда мать почти что швырнула его мне в руки, малыш не произнес ни одного слова. Я не слышала от него даже привычного детского бормотания. Больше всего мне нравилось, что он не плакал. На корабле мне отдали кое-что из тряпок и теплую вязаную матросскую фуфайку. Это сейчас и составляло наряд Дэниела-младшего. Самое удивительное, малыш не выражал никакого недовольства этой одеждой. Его вообще все устраивало. Когда мы ложились спать, он прижимался ко мне, точно родной сын. В местах нашего очередного ночлега он либо сидел у меня на коленях, либо на полу, возле моих ног, либо стоял, крепко держась за мои мужские штаны. И — ни одного слова по-английски или по-французски (его мать была наполовину француженкой). Дэниел-младший лишь молча смотрел на меня своими серьезными глазами и молчал.