Королевский дракон

Встретят ли те его с миром в сердцах? Или спустят собак? Он отметает сомнения. В нем силен еще дух Старой Матери. Она отметила его задолго до того, как телоее стало слабеть, и она передала нож решений Молодой Матери. Даже если эти воины не братья, они не поднимут когтей на того, кто носит печать ее благоволения. Ни одна из собак не тронет того, кто носит в себе запах крови Старой Матери.

И все же, пробираясь домой, он несет в себе эту новую слабость. Он знает, что деревянное кольцо, висящее на груди, ее знак, осязаемое напоминание о ней. Мимо проходят другие мягкотелые, но им он тоже позволяет уйти живыми. Слабость преподала ему урок: мягкотелые — не люди. Конечно, не люди, но что-то вроде. Люди могут разговаривать, так учили Матери Мудрых. Так нашептали они ему, когда он, едва умеючи ходить, отважился как-то пробраться в горное святилище, и жрицы вопросили Матерей Мудрых: заговорят они с ним или умертвят за то, что пришел сюда.

«Нож и язык — одинаково остры». Матери Мудрых говорили с ним дважды, и он всегда это помнил. «Лицом к лицу встреть свою слабость, и она станет твоей силой».

Он выбирается из леса туда, где веет морской ветер и куда долетают брызги прибоя. Дома мягкотелых горят. Запах пожарища мешается с ароматом морского песка. Собаки лают, почуяв его появление. Встревоженный часовой встречает его и свистом спрашивает, кто идет. Он отвечает тем же свистом и видит, что ему разрешают идти. Полный уверенности, он шагает вперед, прямо в море.

Алан проснулся от холода, но сначала даже не шевельнулся. Странный сон не шел из головы. Он чувствовал еще запах моря и горящих домов, слышал крики детей, падавших под ударами топоров и копий эйкийцев. Все еще видел страшных собак, их ужасающий оскал, желтые глаза, из которых словно сыпались искры. Юноша вздрогнул и перевернулся на другой бок. Тоска и Ярость плотнее прижались к нему. Их присутствие придавало уверенности.

В отличие от других пехотинцев, Алан теперь имел, по крайней мере, сносную постель — ковер, который расстилали перед входом в шатер графа Лавастина. Накормив, напоив и уложив спать подопечных монстров, Алан каждую ночь устраивался здесь, как бы защищая графа. Это было глупо, у него были лишь копье и нож, с которыми он едва умел обращаться, а у шатра всегда стояли два телохранителя. Но никто не препятствовал ему, вероятнее всего потому, что все боялись постоянно сопровождавших юношу собак. Сам же Лавастин был равнодушен ко всему, кроме своей цели — движения навстречу принцессе Сабеле.

Ярость заскулила и тоже заворочалась во сне. Тоска проснулся сразу, едва Алан двинулся. Надо было вставать.

Вчера граф Лавастин с отрядом наконец-то настиг Сабелу. Многочисленная свита принцессы теперь разрослась до размеров войска. Родульф, герцог Варингии, множество графов и мелких чинов присоединились к ним. Прибытие Лавастина со ста двадцатью солдатами послужило поводом для грандиозного праздника. Пир шел всю ночь, и Алан выпил больше эля, чем следовало. Во рту пересохло и горчило, болела голова, подташнивало.

Один из графских стражников все еще спал. Другой равнодушно зевал, не обращая внимания на проходящего Алана. Тот направился в лес, шагах в двадцати от лагеря. Тоска, повизгивая, трусил следом.