Королевский флеш

Он был зол на ее глупость, зол на то, что она не поделилась с ним своими страхами в ту субботу сразу после того, как вернулась из туалета, не сказала ему прямо, что ее тревожит, вместо того чтобы компостировать ему мозги насчет этой самой сиделки, — хотя она и по этому поводу, наверное, волновалась, — и все же он был зол. В гневе он совсем забыл, что это она первая подошла к нему тогда в парке, забыл, что ей было неловко, что она покраснела, забыл, как хорошо все шло в ту субботу, как им было приятно вместе, как все было на самом деле замечательно — пока она не ушла. Конечно, все из-за этого. Ей не стоило так унижать его. Чтобы она там себе ни думала, ей нужно было поделиться с ним, довериться ему, чтобы сказать: понимаешь, Алекс, вот в чем дело, вот что пугает меня, это не связано с тем, хочу я тебя или нет, просто дело вот в чем. А вместо этого она ушла. И он остался как дурак. Спокойной ночи, Джесс. Спокойной ночи, Алекс. Спокойной ночи, мистер Дурья Башка. Нет, чтобы там ни было, она не должна была оставлять его там как дурака. Он не подонок какой-нибудь, с которым можно делать что захочешь. Он был полноправным мужчиной и заслуживал уважения.

Потому-то сначала был гнев без малейшего намека на любовь. Любовь не имела ничего общего с началом, по крайней мере для него. Он в ярости сорвал с нее одежду, стащив футболку, обнажил груди. Затем расстегнул пояс, снял сандалии и спустил брюки с ее длинных ног. Швырнул их через всю комнату. На ней были бледно-голубые узкие трусики, он сорвал и их. Она поднялась было помочь ему, и тут он внезапно возбудился. Он торопливо спустил трусики ей на бедра, затем на колени, она стряхнула их с ног, распростершись под ним на диване и раскрыв руки для объятий.

Гнев его начал мешаться с сомнением, когда он расстегнул молнию своих брюк — он не хотел раздеваться, он хотел, чтобы это она лежала нагая и незащищенная под ним, а он оставался бы полностью одетым. И тут его одолели сомнения — а вдруг его член на самом деле маленький, вдруг он неправильно оценивал его, он говорил Дейзи, что читал одну книжку, а та ответила, что это все дерьмо. Он помедлил мгновение, вспомнив душевую Синг-Синга, как они голыми входили туда, и как у всех мужчин это

было разным, и как он краешком глаза посматривал на них, чтобы никто не подумал, что его потянуло на любовные приключения. Чтобы не сочли его гомиком. Покажи им слабость — и конец, как говорил Томми.

Сомнения и страх сгладили его гнев. Она лежала с закрытыми глазами, широко раскинув руки и ноги, ожидая, когда он рухнет на нее, и он наконец решился освободиться от брюк, опасаясь, что вдруг она откроет глаза и этим унизит его, сделает какое-нибудь умное замечание. О, так это и есть твой малыш? А я-то думала, что это зародыш. Что-нибудь этакое выдаст, фраерам верить нельзя. Шлюхи, с которыми он трахался, были достаточно профессиональны, чтобы выкатить глаза в деланном удивлении и сказать: «Ой, парень, ты же не всадишь в меня этот дрын? Эта охренительная штука разорвет меня, пожалей бедную девушку». Шлюхи знают свое дело. Но Джессика лежала с закрытыми глазами, по-прежнему раскинув руки, чтобы обнять его, и он боялся, что, если он не поторопится, она откроет их.

Он встал на колени над ней — не хотел пачкать свои дорогие брюки, но и раздеваться не желал, пусть знает, кто тут босс, кто наездник, кто жеребец! Он не стал бы раздеваться — со шлюхами другое дело, он знал, что будет делать шлюха. Он боялся, что войдет так мягко, что, когда будет внутри, она откроет глаза и скажет — ты уже вошел? Боялся, что дойдет слишком быстро, еще до того, как будет внутри, боялся всего того, что сокрушит его гнев и заставит его дрожать. Он говорил себе, что его трясет от возбуждения, и еще больше испугался, что войдет слишком быстро, и его затрясло еще сильнее.

Он вошел в нее, она слегка вздохнула, и он ощутил внезапную дрожь — получилось. Все хорошо, и чего только он боялся, у него не меньше, чем у остальных парней, которые мылись вместе с ним в той душевой. Эй, парень, не хочешь пососать мой хрен? Он вошел глубже, она застонала, он слышал ее стон, он ободрил его и в то же время заставил опять бояться, что слишком скоро дойдет. Она подняла бедра, и он подумал: не шевелись, ты доведешь меня. Он стал думать — пытался заставить себя думать — о чем-нибудь постороннем, но только не о том, чем они занимались. О роликовых коньках, о теннисных ракетках, о мистере Теннисисте, а это привело его к внезапной и непрошеной мысли о матери, о двери, о дверях, об открывающихся дверях, о вскрытых дверях, о взломанных, высаженных, об открытых потайных дверцах, о сейфах, полных драгоценностей, в которые он мог погрузить руки, о рубинах и алмазах, изумрудах и жемчугах. Он потянулся к ее грудям, сжал их обеими руками. Бесплатное зрелище для любого фраера устраивает, чертова сука, без лифчика расхаживает, как дешевая шлюха. Ее груди были покрыты россыпью мелких веснушек, как и ее переносица. Соски были розовыми — он думал, что только у девственниц розовые соски, ах, мать твою, не шевелись!