Королевский сорняк

Им не дали ни еды, ни воды. Через пару часов жажда и голод начали всерьез донимать. Тоня стучала в дверь, просила пить, но ей в ответ не раздалось ни звука. К тому же в подвале было холодно. Одеяло не согревало, и, как крепко ни обнимал Кирилл Тоню, она не переставала дрожать.

Когда высокие подвальные окошки налились серо-голубым сумеречным светом, дверь в подвал вдруг отворилась, и по лестнице потекла черной струей странная процессия. Восемь человек в длинных черных балахонах с капюшонами, закрывавшими пол-лица, принялись суетиться в сумерках подвала, раскладывая у одной из стен какие-то непонятные вещи - куски ткани, книги, свитки, - и изредка косясь на Тоню и Кирилла. Не столько глазами, сколько капюшонами.

- Кто это??? - тихо спросила Тоня.

- Какие-то сектанты…

Черные люди принялись меж тем чертить странные знаки на стенах и на полу и зажигать свечи, двигаясь словно в танце, медленно и размеренно. Все это длилось неимоверно долго, в полной тишине, и подвал постепенно наливался дрожащим светом. Когда «танец со свечами» был окончен, на полу огненным контуром оказались вычерчены знаки, а от большого прямоугольника, нарисованного в центре подвала, выстроилось что-то вроде лучей.

У Тони зарябило в глазах от метания огней. От голода тошнило, жажда давно иссушила рот, голова кружилась. Она незаметно погрузилась то ли в обморок, то ли в сон. Кирилл опустил ее на матрас и прилег рядом, накрыв их обоих одеялом. Из-за свечей в подвале стало теплее, но это уже не имело никакого значения. Он понял, что их ждет.

…Писатель сделал крупный план на его лицо. Ах, как замечательно! Какая гамма! Какой ужас, какая смертная тоска! Жалко, что Антония глазки закрыла… Ну, ничего, наступит момент - заставим открыть!

Его руки метались по клавиатуре. Он сочинял, он творил, он жил, словно от экрана некий ток проходил через него и шел прямо в пальцы, стучавшие по клавишам. Слова лились сами, он едва успевал их записывать. Финал его романа, который до сих пор никак ему не удавался, принимал очертания, подвластные ему. Он снова был БОГОМ!

…В тот же вечер детектив отправился к Валентину Прохорову домой. Если повезет, и пиарщик не уехал на дачу или еще куда-нибудь, то…

Повезло: он его застал. Валентин Прохоров строго выспрашивал через дверь, кто его беспокоит и зачем. Услышав, что по его душу вновь явился частный детектив, Прохоров нелюбезно послал его весьма далеко. Открывать дверь он явно не собирался.

Кис, однако, ровным голосом сообщил, что у него на руках пренеприятное для пиарщика заявление… От некоей Лиды Капки. И стоит только положить это заявление в соответствующие инстанции…

Дверь открылась. Правда, придержанная цепочкой. Массивная румяная ряха Прохорова показалось в проеме.

- Покажите!

- Да раззи нам жалко? Пожалте, господин Прохоров, полюбуйтесь! - Детектив сунул ему почти в морду листок, предупредив, что это только копия, и посему попытка порвать ее окажется неразумной.

Прохоров переваривал услышанное и увиденное минуты три, долгие и нервные для детектива минуты.

После чего цепочка была скинута с двери, и последняя распахнулась. Было бы преувеличением сказать, что гостеприимно, однако Алексея допустили внутрь квартиры.

Правда, не далее прихожей.

- И что вам от меня нужно?

Не любил Кис, когда его принимали невежливо, ну страсть как не любил! И потому, зная, что соотношение сил уже изменилось в его пользу, ответил сухо:

- Я не привык разговаривать, стоя в прихожей.

Помявшись, Прохоров предложил пройти в комнату, где обнаружился редкостный бардак. Одежда, книги, листы бумаги и полные окурков пепельницы покрывали все поверхности: пол, стол, диван… Прохоров потревожил этот фантастический пейзаж, сгребя одним жестом сваленные на диван предметы, и освободил таким образом одно сидячее место, на которое указал детективу. Сам он, воспроизведя на бис удавшийся жест, выручил из плена кресло и уселся в него напротив Алексея.

- Слушаю вас, - проговорил он неприязненно.

- Меня интересует человек, по чьей просьбе вы рекомендовали Тоню на работу к Виталию Григорьевичу.

- А в чем дело? Он в чем-то замешан?

- Ответа не будет.

- Поймите меня… Это очень уважаемый и достойный человек.

- Из вашей фразы вытекает, что известный.

- Каким образом?!

- «Уважаемый и достойный» - это в глазах других. А если «очень» - то, стало быть, таких других глаз много. Откуда следует, что человек известный.

- Хм… Не без того. Но я подчеркиваю, что «уважаемый и достойный». И его статус…

- Вы ведь тоже человек известный. И как, вы тоже «уважаемый и достойный»?

Прохоров набычился, ища подвох.

- Сомнений нет, вы именно таким себя и видите. Однако, представьте себе, есть немало людей, которые придерживаются о вас мнения диаметрально противоположного. Вы перепутали известность с достоинством. Из первого второе не вытекает.

Валентин Прохоров неожиданно растерялся. Надо полагать, меньше всего ожидал услышать от какого-то сыщика рассуждений на отвлеченные темы, и теперь не нашелся, что возразить.

- Так кто это? - нажал Кис.

- Вы можете мне гарантировать, что сказанное мной останется между нами?