Королевский судья

Иеремия прошел за ирландским священником в темный угол комнаты, откуда доносился отвратительный запах. На простой кровати с мешком соломы вместо матраца на куче грязных одеял лежала больная.

— Все началось с головной боли, головокружения и тошноты, — начал рассказывать О'Мурчу. — Ее выворачивало наизнанку и несло. Потом подскочила температура.

Иеремия лишь кивнул и склонился над больной, непроизвольно задержав дыхание. Она стонала и металась на кровати — видимо, испытывала сильную боль. Между потрескавшимися приоткрытыми губами виднелся покрытый темным налетом язык. Уголки губ и ноздри почернели от слизи и высохшей крови.

Хотя Иеремия лечил множество больных, ему пришлось заставить себя откинуть одеяло. Подозрение, подтверждавшееся с каждой минутой, было слишком страшно. В бреду женщина почти стянула с себя желтоватую линялую льняную рубашку, так что обнажилась верхняя часть влажного от пота туловища. На бледной коже ярко краснели пустулы, похожие на ожоги, и виднелись черно-фиолетовые кровоподтеки, как будто несчастную избили.

Иеремия взял ее руку, прощупал слабый нерегулярный пульс, затем приподнял руку, чтобы лучше рассмотреть опухоль под мышкой величиной с куриное яйцо. Иеремия почувствовал, как холод сковывает его члены и проникает внутрь.

— Мои опасения подтверждаются? — нетерпеливо спросил О'Мурчу замершего Иеремию.

Тот на секунду закрыл глаза, как будто пытаясь прогнать кошмарный сон.

— Да, — мрачно ответил он, — никакого сомнения. Это чума.

Хотя О'Мурчу и предполагал нечто подобное, он непроизвольно вздрогнул. Чума, самая страшная из всех болезней, бич Божий!..

— Вы еще можете что-нибудь для нее сделать? — спросил он, и голос его вдруг стал хриплым и низким.

— Нет, против чумы нет никаких лекарств.

О'Мурчу повернулся к семье, в оцепенении стоявшей сзади, чтобы сообщить им известие, подобное смертному приговору. Иеремия, оставшийся у постели, услышал горький плач и несколько раз перекрестился. О'Мурчу пытался успокоить людей, но потребовалось немало времени, прежде чем громкие рыдания перешли в глухой плач.

— Это первый случай в Сент-Джайлсе? — спросил Иеремия, прикидывая, в какой мере уже могла распространиться зараза.

— Насколько мне известно, да, — ответил ирландец. — Но в декабре два случая чумы, кажется, были в Лонг-Эйкре, то есть недалеко отсюда.

— Тогда нам только остается надеяться, что их больше не будет.

— Но вы опасаетесь этого, не так ли?

— Последняя эпидемия чумы свирепствовала в Лондоне в 1636 году. Опыт показывает, что она повторяется примерно каждые двадцать — тридцать лет. А, как вам известно, два года назад чума появилась в Голландии, до этого — в Италии и на Левантийском побережье.

О'Мурчу в ужасе перекрестился:

— Что мы можем сделать?

— Ничего, Педрейг, ничего, только молиться, — сказал Иеремия, покорно смиряясь перед судьбой.

Ирландский священник остался с больной, чтобы причастить ее. Иеремия простился с ним и направился домой. Вернувшись на Патерностер-роу, он ни с кем не говорил. Как следует помывшись, он удалился в свою комнату и в мрачном настроении погрузился в медицинские книги.

Глава тридцатая

На Филиппа и Иакова вечером в цирюльне появился Мэлори и, задыхаясь, спросил доктора Фоконе.

— Лорд послал меня. Он просит вас немедленно прийти в здание Королевского суда на Флит-стрит. Умер лорд верховный судья Хайд!

Иеремия немедля пошел с Мэлори. Ожидавшая коляска быстро доставила их на Флит-стрит, где у каждого судьи были свои комнаты. Сэр Орландо ожидал их в кабинете сэра Роберта Хайда.

— Спасибо, что вы быстро приехали! — с облегчением воскликнул он. — Дело совершенно выходит из-под контроля.

Иеремия спокойно посмотрел на него в надежде, что хотя бы доля его благоразумия перейдет взволнованному судье.

— Где он?

— Камердинер положил его на кровать в соседней комнате.

Сэр Орландо указал на открытую дверь, разделявшую комнаты, в дверном проеме виднелась кровать с балдахином. Темно-красные занавеси были задернуты. Подле на табурете неподвижно сидел молодой человек с бледным лицом — вероятно, камердинер.

Иеремия поднял полог и начал осматривать тело лорда верховного судьи. Не обнаружив ни наружных ран, ни явных признаков отравления, он еще раз тщательно осмотрел покойного и выпрямился, на лице его были заметны признаки неудовлетворенности.

— Трудно сказать. Я бы не исключал естественных причин. При каких обстоятельствах он умер?

Трелоней обратился к молодому человеку, который в явном замешательстве ерзал на табуретке.

— Пауэлл, расскажи доктору Фоконе то, что говорил мне.

Камердинер несколько раз перевел взгляд с одного на другого и начал говорить. Голос его звучал подавленно.