Королевское зерцало

Его звали Феодосий, он был монахом; когда я с ним познакомилась, он жил в пещере недалеко от города. Но он не всегда оставался в своей обители. Помощь людям он ставил выше, чем псалмы, молитвы и покаяние. Его нередко видели в городе, всегда в ветхой одежде. Люди, не знавшие Феодосия, принимали его за нищего. Даже к князю он являлся в лохмотьях.

Феодосий говорил то, что, по его словам, ему внушил Бог, и не заботился о том, кто перед ним, князь или раб. Однако более незлобивого человека я не знаю, он старался никого не обидеть. Никого не порицал, никого не задевал суровым словом.

Помню, отец позвал его однажды в княжеские хоромы. Там были гости, их веселили плясуны и музыканты. Музыка и пляски достались нам от старых языческих обычаев, и священники осуждали их. Осудил их и Феодосий, он повернулся к отцу и тихо сказал:

— Князь Ярослав, ты думаешь, и в Царстве Божьем тебя ждет такое же веселье?

С тех пор Феодосий ни разу не слышал в княжеских хоромах ни музыки, ни плясок.

— Почему ваши священники осуждают музыку и пляски? — спросил Олав. — Разве поют и пляшут только на языческих празднествах?

— Не знаю. Но языческие празднества всегда кончались разгулом — пьянством, кровавыми побоищами, блудом. А пляски и музыка еще больше распаляли людей.

Эллисив продолжала свой рассказ:

— Для Феодосия его лохмотья были знаком той нищеты, которую он принял на себя во имя Господа Бога — ибо Господь Всемогущий обнищал ради нас и негде было ему приклонить голову.

Сказать, что я на Сэле жила в нищете, значило бы солгать. И все же моему тамошнему дому было далеко до отцовских хором в Киеве. Мне на себе пришлось испытать, что чувствует человек, изгнанный за правду.

Я перестала жалеть себя. Поняла, что должна быть благодарна за то хорошее, чем я владела, и за то, что моя жизнь пришла в согласие с проповедью Христа: «Блаженны нищие!.. Блаженны изгнанные за правду!..»

Но Феодосий учил не только отказу от мирских благ. Он неустанно учил любви к ближнему. Воистину только бескорыстными делами прославим мы Господа.

Видит Бог, я старалась быть бескорыстной. Но стоило мне сотворить добро, как тут же мне воздавалось сторицей.

Я старалась оказывать гостеприимство и помощь пилигримам, которые приплывали на Сэлу. И они доверчиво одаривали меня из своих сокровищниц, где хранились все плоды человеческого опыта: разочарование и радость, боль и тоска, вера, сомнения и надежда.

Я пыталась помогать монахам в их трудах — они кормились тем, что переписывали церковные книги. А в награду получала богатство, которое эти книги содержали.

Я пыталась простить Харальда, ненавидеть его грехи, но не его самого. Никто не любит грешника ради его грехов, говорит Августин из Гиппона, но каждого человека следует любить, ибо он создание Божье. И все-таки ко мне снова и снова возвращались мысли, которые владели мною, когда я, еще пленница Харальда, молилась в церкви святого Климента за его душу. Душу Харальда, дарованную ему Господом, я могла любить без всяких оговорок, это мне стало даже яснее, чем раньше. Грехи его меня не касались, их я вспоминала, только когда молилась за него. Но, кроме того, я любила его и как женщина, любила безрассудно, несмотря ни на что, — это было так, и иначе быть не могло. Нас соединил Господь, что бы там ни думали люди и что бы ни говорил сам Харальд.

И борьба во мне стихла.

Но все это продолжалось не один день и не один год. Я провела на Сэле четырнадцать лет.

— Значит, это там ты поняла, что не следует быть валькирией? — спросил Олав.

Эллисив вздрогнула от его вопроса и ответила невпопад:

— Во всяком случае, я поняла, что ополчение — эти прежде всего люди, а не просто воины, которых конунг может погнать, куда захочет. Мне открылось, что они чьи-то сыновья и отцы, мужья и возлюбленные. Мне бы следовало знать это и раньше. Но всю свою жизнь я жила среди хёвдингов, которые считали воинов на сотни и тысячи, посылая их в бой.

Эллисив умолкла, Олав тоже молчал, должно быть, оба подумали о битве у Станфордского моста.

— В первую весну на Сэле ко мне приехал гость, — снова начала рассказ Эллисив. — Халльдор сын Снорри. Он провел зиму в Исландии и возвращался в Норвегию, чтобы снова присоединиться к Харальду.

Халльдор привез мне привет от епископа Бьярнварда, который и сказал ему, где меня найти. Только тогда я узнала, почему епископ сам не навестил меня.

В тот же день, когда я на корабле конунга покинула Нидарос, Харальд взял епископа в плен. Он отплыл одновременно с нами на другом корабле — его отправили в Исландию.

— Будь он проклят, твой Харальд, — сказал Халльдор. — Не понимаю, зачем ему понадобилась эта курица Тора.

— Он нуждался в поддержке ее родичей, — ответила я.

— Мог заручиться их поддержкой и не такой ценой, уж он-то любого обведет вокруг пальца.

— К тому же он был зол на меня.

— Что же все-таки произошло? — спросил он.