Королеву играет свита

Он торопился, ему не терпелось скорей закончить неприятную процедуру.

Катя молча поплелась за ним, низко опустив голову. Она задумчиво наблюдала, как через дырочки сандалий вливается и выливается дождевая вода.

Сначала они долго ехали куда-то на метро, так долго, что Катино платье стало подсыхать, а потом тащились на автобусе, неуверенно глядя в запотевшие слепые стекла.

Мать ждала их возле подъезда пятиэтажного кирпичного дома. Катя хотела было с радостным воплем кинуться ей на шею, но в нерешительности застыла на полдороге. Мама выглядела странной, как будто чужой. Она была толстая, расплывшаяся, с порыжевшим кукушечьим лицом и усталыми, не радостными глазами.

— Ну, пойдем! — Едва клюнув щеку холодными одеревеневшими губами, она крепко сжала руку дочери.

На прощанье слабо помахав отцу и стараясь не плакать, Катя побрела за этой незнакомой толстой женщиной, совсем не похожей на мать, какой она ее помнила. Катя привыкла видеть маму красивой, улыбчивой, как на обложке журнала «Советский экран». А в этой старообразной, сердитой тетке, тяжело переваливавшейся с ноги на ногу, точно утка у речки, с трудом угадывалась ее добрая мама в красивом платье с красным пояском, такая, как три года назад, в Крыму. Только тяжелая пшеничная коса, оттягивающая затылок, осталась прежней и напоминала девочке ту, навсегда ушедшую маму.

Они вошли в квартиру. Невысокий колючеглазый человек, от которого остро пахло водочно-одеколонной смесью, вышел навстречу в прихожую.

— А, приехала, — мимоходом бросил он и удалился на кухню.

— Иди в комнату! — приказала мать и, тяжело переваливаясь с ноги на ногу, поспешила за ним.

Ежась в сыром платье, Катя опасливо присела на диван и настороженно огляделась. Отчего-то было страшно, хотелось плакать. С кухни доносились приглушенные звуки спора.

— Ну и как ты собираешься…

— Ты же сам сказал, чтобы я ее забрала…

— В одной комнате вчетвером…. — Квартиру скорее дадут…

— О себе подумай, как ты будешь с двумя детьми…

Желудок сводило спазмами от голода.

Тогда Катя осмелилась встать и, оставляя мокрые следы на паркете, прокралась по коридору. Голоса стали громче и отчетливее.

— Ты же говорил…

— Ты тогда не могла забеременеть, и я думал…

— Ну что же теперь делать? Юрка вечером уезжает.

— Объясни ему, он нормальный мужик, должен понять… А через годик, когда мы по жизни с тобой определимся, заберем ее обязательно…

На звук скрипучей двери обернулись два красных, разгоряченных спором лица. Мать, видимо, плакала, а Тарабрин ее утешал.

— Чего тебе?

— Я хочу есть. — Катя неловко переступила с ноги на ногу в мокрых колготках, неприятно холодивших кожу.

— Сейчас… — Мать тяжело поднялась и побрела к плите.

Вскоре Катю усадили за стол и наложили полную тарелку комковатой манной каши. Девочка неохотно проглотила одну ложку и отодвинула тарелку, надув губы.

— Я такое не ем! — заявила она обидчиво. — Это невкусно.

Мать и Тарабрин переглянулись между собой, как заговорщики.

— Ну вот, а ты говоришь, — произнес он и безнадежно махнул рукой.

— Ешь, ешь, — торопливо проговорила мать, опять придвигая тарелку, — а то дядя Ваня рассердится. Он знаешь какой у нас строгий…

Тяжело, не по-детски вздыхая, Катя низко опустила голову. Из глаз покатились слезы. Они беззвучно капали в тарелку, оставляя на поверхности каши, затянутой пленкой, небольшие, полные прозрачной воды ямки.

А мать в коридоре, надрываясь, кричала в телефонную трубку:

— Киевский… Киевский поезд когда отходит? В восемь пятьдесят?

Вечером она принесла высушенные возле плиты колготки и протянула их дочери решительным жестом.

— Одевайся, поедем к папе, — сказала она, пряча взгляд.

Катя почему-то обрадовалась и кинулась одеваться. У матери ей не нравилось. Мрачный и неразговорчивый дядя Тарабрин спал на кровати лицом к стене, а девочке оставалось только лицезреть крошечную дырку на его носке, из которой выглядывала желтоватая, с толстой натоптанной кожей пятка.

Перрон вокзала клубился пассажирами и провожатыми. Мать сжимала Катину руку и, по-гусиному вытягивая шею, выглядывала отца.

— Где же он? — бормотала она сквозь зубы, бросаясь к каждому мужчине, издали смахивающему на ее бывшего мужа.

Отец появился на платформе за пять минут до отхода поезда, когда мать запаленно бегала от вагона к вагону, и нервно орала на дочь, чтобы та быстрее шевелила ногами. Ее живот крупно подпрыгивал, а выбившиеся из косы волосы неряшливо падали на лицо.

— Забирай! — с облегчением выдохнула она, вручая дочь. — Сейчас я не могу ее взять. Потом, потом…

Выяснять отношения было некогда. Девочку молча втолкнули в тамбур, и отец побежал в камеру хранения за вещами. Он запрыгнул в вагон, когда поезд уже набирал ход и жидкие перронные фонари катились назад, расплываясь бледными тревожными пятнами на задожденном стекле.

Катя сидела, вжавшись в стенку купе, и тихо радовалась при мысли о том, что завтра она встретится с бабушкой. Она изо всех сил прижмется к ней, вдыхая такой родной, такой добрый запах, и все у них пойдет по-старому: неторопливая жизнь, долгие вечера, привычные люди…

Глава 8