Короли алмазов

Энн села, не выпуская из рук мертвого тела дочери и устремив взгляд в пустоту. В состоянии полного шока она не могла ни говорить, ни плакать, ни даже двигаться. Сразу же пришли Мэтью и Корт и попытались забрать у нее ребенка, но ее руки только крепче сжимали тело. Потребовалось больше часа, чтобы высвободить Викторию из рук Энн, потом Мэтью поднял обессилевшую Энн со стула и перенес ее на кровать. Она сознавала, что уже наступила ночь, что силы покинули ее, и что Мэтью просидел рядом с ней до рассвета.

Потом пришла Генриетта, спустя некоторое время ее вновь сменил Мэтью. Казалось, они боялись оставить ее одну. Энн молча выполняла их просьбы и кое-как дожила до того дня, когда она, пошатываясь, дошла до экипажа, а потом медленно прошла по извилистой дорожке кладбища. Ее взгляд был прикован к маленькому белому гробику. Виктория, такая красивая и веселая, такая милая, любимая и родная. Как могло случиться, что она уже никогда не вырастет, никогда не будет ходить и говорить, никогда не будет танцевать на балу и не узнает вкус поцелуя? Это несправедливо! Гнев вспыхнул в сердце Энн. Бог жесток — почему он забрал ее? Викторию, которую она так долго ждала, и которой радовалась так недолго. Но Энн по-прежнему не могла заплакать — боль и гнев нарастали в ней, но глаза оставались сухими. Вместе с болью и гневом пришло ощущение вины; вины, в которой она еще не признавалась, но которая сдерживала все ее эмоции.

Мэтью тоже смотрел на гроб дочери, и его сердце медленно покрывалось слоем льда. Он взглянул на мертвенно бледное лицо Энн, чувствуя глубокое сострадание к ней и непривычное спокойствие оттого, что они сейчас вместе делили вину и горе. Когда Викторию опустили в могилу, Мэтью обнял Энн за плечи и тяжело вздохнул. Он знал, по какой тропинке должно повести их горе. Но сможет ли он, решится ли снова так сильно полюбить ребенка?

Глаза Энн все так же оставались сухими, и прошла еще неделя прежде, чем она дала волю слезам. Каждую ночь Мэтью приходил к ней в комнату и спал рядом, но не делал даже попытки дотронуться до нее. Каждую ночь Энн подолгу лежала без сна, пока наконец не почувствовала, что уже может поговорить с ним.

— Как это могло случиться? Ей ведь была сделана прививка.

— Джеймсон говорит, что, вероятно, вакцина была плохой. Может быть, слишком долго находилась на солнце и жаре. Невероятно, что только одна Вики заболела.

— Но ведь потом прививку проверяли, чтобы убедиться, что вакцина подействовала, — настаивала Энн.

— Может быть, ее ручка просто опухла от жары, и это ввело врачей в заблуждение.

Голос Мэтью звучал ровно и глухо, и Энн чувствовала, что между ними лежит бездна несказанного.

— Ты винишь меня, не так ли? — Наконец она решилась произнести это.

— Я считаю, что было глупо с твоей стороны ухаживать за Генриеттой и подвергать опасности инфекции домашних, — осторожно ответил он.

— Значит, ты думаешь, что Викки заразилась таким образом? От Генриетты?

— Не обязательно. Пожалуйста, не будем говорить об этом, Энн. Викки уже нельзя вернуть.

Но Энн как раз и хотела поспорить; хотела освободить свою душу от страданий.

— Но в глубине души ты обвиняешь меня, так же как я обвиняю тебя. Если бы ты послушался меня в прошлом году, эпидемии могло бы не быть. Ты и твои драгоценные друзья с рудников подвергли опасности весь город. Ты…

— Прекрати, Энн! — грубо оборвал ее Мэтью. — Такими разговорами ты ничего не добьешься. Постарайся уснуть.

— Это твоя вина! Ты убил моего ребенка. О, тебе это безразлично, ты никогда не любил ее, так же, как ты никогда не любил меня…

Удар его ладони пришелся ей по щеке. Мэтью наклонился над ней, его лицо пылало гневом.

— Как ты смеешь говорить, что я не любил ее! Она была и моей дочерью тоже, и я любил ее больше, чем ты можешь себе представить. Я страдал эти недели не меньше твоего, но ты думала только о себе!

Энн в ужасе смотрела на него. Он был прав — она ни на минуту не задумалась о горе других.

— Втайне ты винишь себя за смерть Викки. Ты поступила неправильно, выхаживая Генриетту в доме, хотя все, кто тебя знает, понимают, что ты сделала это из лучших побуждений. Я не верю, что Виктория заразилась от Генриетты. Ты слышишь меня, Энн? Я в это не верю и поэтому не считаю, что ты убила ее. Если ты сможешь поверить мне, это будет первым шагом к твоему выздоровлению. Второй шаг — как следует поплакать; нехорошо носить свое горе в себе. Есть еще третий шаг… — Он помедлил.

— Какой? — шепотом спросила Энн.

— Родить другого ребенка.