Короли Кипра в эпоху крестовых походов

Что касается нижнего хронологического предела, то иногда и он оспаривается в историографии. Уже средневековые хронисты — по сути, первые историографы крестоносного движения — искали корни крестоносного духа в глубине веков. Еще архиепископ Гильом Тирский включил историю Персидских войн Византии в свое сочинение и назвал византийского императора Ираклия (610–641) первым крестоносцем. В византийской историографии идея «священной войны» с неверными, врагами Христа, особенно отчетливо прозвучала в конце X в. в сочинении Льва Диакона. Исключительно пламенную речь он вложил в уста византийского стратига Никифора Фоки[14]

, возвратившего в 961 г. Византии о. Крит. «Я думаю, — говорил Никифор, обращаясь к своему войску, — что никто из вас не забудет жестокости и зверства потомков рабыни, агарян, которым этот остров (Крит — С. Б.) достался благодаря злостному попущению судьбы, не забудет и то, как они нападали и уводили в рабство людей и как гибельно отразилось это на ромеях... Воля Властителя направила сюда нас, чтобы мы всемерно воздали за причиненные нам страдания»

[15]

. Цистерцианский монах Альберик, который воспроизводит хронику умершего в 1203 г. Гвидо де Базокииса (Guido de Bazochiis), назвал Первый крестовый поход не первым, а вторым, потому что первый совершил сам Карл Великий. Тогда же родилась легенда, гласящая, что накануне 1096 г. Карл Великий воскрес, чтобы лично вести христиан на борьбу с неверными[16].

Подобного рода высказывания средневековых авторов, средневековые героико-эпические произведения о борьбе европейцев с арабами на Пиренеях иногда вызывают у современных исследователей желание включить экспедиции крестоносцев на Восток в общий ряд войн христиан с мусульманами и рассматривать историю крестовых походов как одну из попыток решить неразрешимый вопрос — вопрос о религиозных границах Европы и Азии. Отсюда возникает желание обрести корни «крестовых походов» в истории войн Византии с персами и арабами, в истории войн Карла Мартелла и Карла Великого с испанскими Омейядами, и даже жажда разыскать корни крестовых походов в борьбе эллинов с персами на поле у Марафона и в проливе у Саламина. История крестовых походов, таким образом, становилась лишь главой в цепи бесконечной борьбы между Европой и Востоком. Причины и действующие лица менялись, но драматический спектакль продолжался, приобретая все новые и новые формы[17]. Данная концепция, как представляется, страдает большой натянутостью и является скорее красивым эффектом в исследовании, нежели действительным исследованием корней и причин крестоносного движения в Европе. Возможно ли уводить корни крестовых походов XI–XIII вв. столь далеко вглубь веков? Или же «священные войны» франков или византийцев против арабов есть ни что иное, как историческая реальность и необходимость защищаться от грозного внешнего врага на своей территории? Нельзя не признать, что бесконечно долгая угроза народам Европы, исходившая от мусульман, уже долго формировала определенное, причем негативное отношение к последним, которое в полной мере проявилось и вырвалось наружу в эпоху крестовых походов. И морально, и ментально западноевропейцы в конце XI в. были подготовлены к «священной войне» с неверными. Тем не менее, мы склонны начинать эпоху крестовых походов все же Клермонским Собором (1095) и Первым крестовым походом 1096–1099 г., как это давно принято в историографии, без столь витиеватой и развернутой предыстории данной эпохи. Ведь только тогда не только чувства, но и слово стали делом.