Короли в изгнании

А в то время как он, облокотившись на фортепьяно, обаятельный, томный, подчеркивал голосом скорбное звучание песен и принимал скорбные позы изгнанника, — там, на море Иллирии, чьи напевы далеко окрест разносили волны, отделанные белоснежным кружевом пены, и ощетинившиеся кактусами берега, прекрасная восторженная молодежь, которую Лебо не счел нужным предупредить, весело держала курс на гибель, восклицая: «Да здравствует Христиан Второй!»

XIII

В часовне

«Родная моя!

Наше дело разбирал военный трибунал в театре Корсо, и после десятичасового заседания г-на де Эсета и меня снова препроводили в дубровникскую крепость. На этом заседании нас единогласно приговорили к смертной казни.

Представь себе, на душе у меня стало легче. По крайней мере теперь нам ясно, что нас ожидает, и мы уже не в одиночке. Я читаю твои дорогие письма и могу написать тебе. А то меня больше всего угнетала полная неизвестность. Ведь я ничего не знал ни о тебе, ни об отце, ни о короле, — я думал, что он пал жертвой какой-нибудь военной хитрости. По счастью, для его величества это было неудачное приключение, и только, да еще он потерял нескольких верных слуг. Могло бы выйти хуже.

О том, как было дело, вы, конечно, знаете из газет. Случилось что-то непонятное, из-за чего контрприказ короля до нас так и не дошел, и в семь часов вечера мы были в условленном месте, у подветренных островов. Мы с Эсетой — на палубе, остальные — в рубке, все как один вооруженные, все в военной форме, у каждого на фуражке твоя хорошенькая кокарда. Крейсируем час, два, три. Ничего не видно, кроме рыбачьих лодок да больших сторожевых фелюг. Темнеет, над морем поднимается туман, это может помешать нашей встрече с государем. После долгого ожидания мы склоняемся к мысли, что, вернее всего, пароход его величества, не заметив нас, прошел мимо и пристал к берегу. В самом деле, с берега, как раз с той его точки, где должны ждать нашего сигнала, взвивается к небу ракета. Это означает: «Высаживайтесь». Никаких сомнений: король там. Скорее к нему!

Местность я знал хорошо (сколько раз я охотился там на уток!) и потому принял на себя командование первой шлюпкой; Эсета командовал второй, г-н де Мирмон — третьей, с парижанами. Иллирийцы, все до одного, находились на моем судне, и сердца наши бились особенно сильно. Ведь встававший из тумана черный берег с вертящимся красным огоньком гравозского маяка — это же наша родина! Однако почему так жутко молчит берег? Бушуют волны, вяло хлопают мокрые паруса, но не слышно ни малейшего шороха, которым непременно выдает себя даже притаившаяся толпа: кто-нибудь нечаянно звякнет оружием, кто-нибудь да переведет дыхание.

— Я вижу наших!.. — шепчет мне Джордже.

Мы прыгаем на сушу; оказывается, то, что мы принимали за королевских добровольцев, — это кактусы и ряд посаженных вдоль берега берберийских смоковниц. Иду вперед. Никого. Но в песке вмятины, следы чьих-то ног. Я говорю маркизу:

— Что-то подозрительно!.. Вернемся на суда.

К несчастью, подоспели парижане. А разве их удержишь!.. Рассыпались по берегу, обшаривают заросли, кусты... Вдруг огонь, ружейная трескотня, крики: «Измена!.. Измена!.. Отчаливай!» Бежим к шлюпкам. Сгрудились, как стадо баранов, толкотня, давка, сумятица, ноги вязнут в песке... При свете как раз к этому времени взошедшей луны мы увидели, что наши английские моряки изо всех сил гребут к пароходу, и тут поднялась безобразная паника... Впрочем, длилась она недолго. Эсета первый с револьвером в руке ринулся на врагов:

— Avanti!.. Avanti![26]

Ах, что за голос! Он прокатился по всему взморью. И мы устремились вслед за Эсетой... Но силы у нас были неравные: полсотни добровольцев против целого войска!.. Нам оставалось одно — погибнуть. И все наши так и поступили — умерли геройской смертью. Поццо, Мелида, маленький Сорис, твой прошлогодний поклонник, Генрих Требинье, кричавший мне во время самой жаркой схватки: «Эй, Герберт! Тут только гузл не хватает!..», Иоанн Велико, рубивший головы врагам и при этом во все горло распевавший «Родойцу», — все полегли. Я видел их на берегу — они лежали на песке и смотрели в небо. Волны прибоя, верно, уже унесли в море славных участников нашего последнего бала!.. А вот мы с маркизом оказались менее удачливыми: только мы двое и уцелели; нас схватили, скрутили нам руки, связали, посадили обоих на одного мула и доставили в Дубровник, и дорогой твой Герберт рычал от бессильной ярости, а Эсета совершенно спокойно повторял:

— Это было неизбежно!.. Я так и знал!..

Чудак! Как мог он знать заранее, что нам устроят ловушку, засаду, что, когда мы сойдем на берег, нас будут расстреливать в упор пулями и картечью? А если знал, так зачем же он нас сюда завез? Как бы то ни было, мы разбиты, придется все начинать сначала, но уж вперед надо быть осторожнее.