Короли в изгнании

Ему ничего не оставалось, как тоже расхохотаться, — ведь он же прекрасно понимал, что все их отношения основаны на дурачестве, на зубоскальстве и что влечение к нему Шифры, влечение потаскушки к прощелыге, моментально пройдет, как только она убедится, что он ревнив, сентиментален, что он такой же «надоедный», как все остальные мужчины. В глубине души он страдал, он скучал без нее, этого мало — он писал ей стихи. Да, да, этот самый разъезжавший в кебе человечек, этот изворотливый француз, чтобы отвлечься от черных мыслей, написал Шифре стихотворение, сочинил внушенную ему его претенциозным невежеством чудовищную галиматью, вроде той, которую отбирают при обыске у иных заключенных, сидящих в одиночке. Право, если бы Христиан II вовремя не заболел, то вместо него слег бы Д. Том Льюис.

Я предоставляю читателям вообразить радостную встречу паяца с его красоткой и как рады были они пожить некоторое время вдвоем. Том с остервенением отплясывал джигу, кувыркался на ковре. Ни дать ни взять обезьяна в благодушном настроении или Ариэль, которому позволено проказничать в доме. Шифра каталась от смеха; она только немножко стеснялась прислуги, относившейся к «мужу мадам» с глубочайшим презрением. Метрдотель прямо заявил, что он ни за что не станет прислуживать за столом «мужу мадам», а так как это был изумительный метрдотель, выбранный и присланный Шифре самим королем, то она не стала с ним спорить, — горничная накрывала супругам в будуаре. Когда к Шифре являлся с визитом Ватле или принц Аксельский, Д. Том Льюис вынужден был прятаться в уборной. Ни один муж не согласился бы на столь унизительное положение, но Том обожал свою жену, и обладал ею он один, да еще в такой обстановке, в которой она казалась ему неизмеримо прекраснее, чем прежде. В общем, он был еще самым счастливым из всей шайки, которая уже проявляла беспокойство из-за отсрочек и задержек. Чувствовался какой-то камень преткновения, какая-то заминка в столь удачно начатом деле. Король ничего не платил по старым векселям, а все только, к великому ужасу Пишри и папаши Лееманса, выдавал новые. Лебо старался их подбодрить:

— Потерпите, потерпите!.. Все будет в порядке... Это дело верное...

Но ведь он-то ничем не рисковал, а у них бумажники были туго набиты векселями на иллирийской государственной бумаге. Бедный «папаша», растерявший всю свою самоуверенность, каждое утро приходил на Мессинскую к дочке и к зятю за нравственной поддержкой:

— Так вы думаете, наша возьмет?..

И он безропотно учитывал векселя, учитывал без конца, ибо единственным способом догнать убежавшие деньги было посылать за ними вдогонку еще и еще.

В один прекрасный день графиня, собираясь на прогулку в Булонский лес, под отеческим присмотром Тома семенила из своей комнаты в уборную и обратно, а Том, развалившись с сигарой во рту на шезлонге и заложив пальцы за жилет, с наслаждением наблюдал, как эта красивая женщина одевается, как она натягивает перчатки, как она, глядя в зеркало, принимает те позы, какие будет потом принимать в экипаже. Она была сейчас необыкновенно хороша в шляпе с опущенной на лоб вуалью, в пышном и теплом осеннем платье. На звон ее браслетов, на дрожь гагата, которым была отделана ее накидка, отзывался то веселым перебором сбруи, то сытым фырканьем лошадей дожидавшийся под окнами роскошный выезд, в котором все до последней мелочи было даром иллирийского короля. Сегодня она выезжала вместе с Томом, брала его покататься вокруг озера в первый день парижского осеннего сезона, под хмурым небом, выгодно оттеняющим новые моды и отдохнувшие после долгой жизни на даче лица парижан. Том, весьма элегантный, одетый с чисто английским шиком, предвкушал удовольствие, которое ему доставит таинственная прогулка в двухместной карете, где он будет сидеть, вжавшись в угол, рядом с прелестной графиней.

Барыня готова, можно ехать. Последний взгляд на себя в зеркало.

— Идем!..

Неожиданно внизу отворяется входная дверь, раздается звонок за звонком...

— Король!..

Муж, страшно вращая глазами, мгновенно скрывается в уборной, а Шифра подбегает к окну как раз в ту минуту, когда Христиан II с видом победителя всходит на крыльцо. Он не идет, а парит, за плечами у него выросли крылья. «Как она обрадуется!» — поднимаясь по ступенькам, думает он.

Красотка соображает, что есть какие-то новости, и соответственно настраивается. Для начала она, изумленно и радостно вскрикнув, падает в его объятия, и он кладет ее на козетку и опускается на колени.

— Да, да... Это я... И теперь уже навсегда!

Она смотрит на него большими, безумными от любви и надежды глазами. А он купается, он утопает в том свете, который они излучают.

— Все кончено... Иллирийского короля больше нет. Есть просто человек, который будет любить тебя всю жизнь.

— Это слишком большое счастье... Я боюсь верить.

— На, читай!..

Она берет в руки пергамент, медленно развертывает его.

— Так, значит, ты правда отрекся, Христиан?

— Я сделал еще лучше...