— Гадь себе, подвал не наш, мне без разницы.
— Но твоему господину вряд ли придётся по вкусу допрос вонючего пленника, — сказал фавн и издал губами довольно достоверный неприличный звук, — тебя за это точно по головке не погладят.
Парень за дверью поразмыслил немного, прикидывая возможные последствия собственного бездействия, и, наконец, загремел засовом.
— Ладно, — бормотал он, — сведу тебя, так и быть, по нужде. Мы ж — не звери.
Дверь распахнулась и в подвал шагнул стражник. Торки со всей силы саданул его доской по голове, при этом он умудрился подхватить масляную лампу, выпавшую из руки несчастного.
Для того чтобы тщательно прикрутить его к стулу, фавну много времени не потребовалось. Затем он посветил в лицо потерявшего сознание лампой и перевоплотился. Заткнув пленнику рот его же собственной перчаткой, Торки забрал меч, лампу и тихо вышел за дверь. Он полагал, что скоро придёт напарник сменить его. Просто так покинуть пост было неосмотрительно: отсутствие часового могло привлечь внимание к пленнику и подмене. А чем дольше но обнаружится обман, тем больше шансов выбраться из передряги живым.
Действительно, сменщик не заставил себя долго ждать. Загремели кованные сапоги, и в подвал спустился второй стражник.
— Ну как тут наш подопечный? — поинтересовался он, устраиваясь на лавке, которую они приволокли для собственного удобства, — не беспокоил?
— Ничуть, — откликнулся Торки, — старикан нам попался покладистый. Сидит тихо, как мышь.
— Вот и ладно. Там в кордегардии мужики пиво пьют, если поторопишься, ещё успеешь пропустить кружечку.
— С удовольствием, — фавн изобразил оживление, — а то в глотке натуральная пустыня образовалась.
Когда он вышел из повала, то прямиком направился к воротам. В парке сенатора было многовато вооружённых людей для столь позднего часа. Свет факелов выхватывал из темноты озабоченные лица, явно что-то затевалось. Ворота охранялись на совесть: четверо топтались на улице, а ещё трое коротали время во дворе. Их пики, весьма угрожающего вида, мирно стояли у стены. Нет, просто так туда соваться опасно: во-первых, Торки не знал пароля, а во-вторых, навряд ли обычный стражник может просто так выйти за ворота. Спасительная темнота скрыла парня от случайных глаз. И тут ему в голову пришла интересная идея.
Осокорю пришлось перебраться в одну из трех кофеен, работавших до полуночи. Он не в силах был больше проглотить хотя бы один глоток кофе, поэтому попросил вина. Вечером центральная площадь Лероны преобразилась и зажила своей особенной ночной жизнью.
Прогуливались городские щёголи, они курили, обменивались новостями, и напитки, предлагаемые в оставшихся открытыми заведениях, становились всё крепче. Лица проституток в свете масляных фонарей казались не такими потёртыми и вульгарными, а дешёвые драгоценности блестели почти как настоящие. Одна девица, жеманно кутаясь в видавшую виды накидку из лисицы, дважды продефилировала мимо Осокоря, искоса на него посматривая. Затем она, как бы невзначай, облокотилась на его стол и хрипло с придыханием спросила:
— Не угостите даму рюмочкой леронского?
— Ступай прочь, — сквозь зубы бросил легат.
Видимо от цепкого взгляда жрицы любви, вышедшей на промысел, не спасал даже слабеющий амулет. Она хмыкнула, но поняла, что все её усилия бесполезны, пошла к другому столику. Больше Осокоря никто не беспокоил. Дворец сенатора и парк словно бы впали в оцепенение. Ничего не происходило, только стража сменялась каждые три часа. Даже сам дворец, прятавшийся в глубине парка, казался неестественно тёмным, будто нежилым.
Вдруг ворота распахнулись, и на улицу вышел Марк Луций Бестия собственной персоной. Стражники мгновенно вытянулись перед ним и вскинули руку в приветствии. Консул небрежно отмахнулся он них и не спеша пошёл по площади.
Нечто в поведении и походке Бестии насторожило Осокоря, только он никак не мог взять в толк, что: то ли слишком размашистая походка, то ли некоторая сутулость, а, может быть, дело было в вороватых взглядах, которые консул бросал по сторонам.