Корона мира

«Надо попробовать заговорить с ним, — подумала Этайн. — Узнать хотя бы, где я. Он дикарь, конечно, но, в конце концов, все же мужчина, а я далеко не дурнушка, а даже… Зеркало тут есть?» В туалетной комнатке зеркало нашлось. «А я даже очень ничего! — с удовольствием подумала графиня. — Интересно, хватит ли моих чар обольстить настоящего варвара? С благородными тарантийцами это получалось просто».

Не прошло и фарсинта, как канат с корзиной вновь опустился вниз. В корзине лежало белье. Затем не замедлил появиться и чернокожий великан. Мускулатура у него была развита великолепно, пожалуй даже чересчур. Создавалось впечатление, что обладатель этих мускулов нарочно наращивал их, чтобы произвести эффект, Голова его напоминала кувалду, но лицо нельзя было назвать глупым или уродливым. Это было лицо большого ребенка, вышколенного с младенческих лет раба, кругозор которого ограничивался стенами хозяйской усадьбы.

Сверху кто-то опустил еще и поднос с посудой и кушаньями. Чернокожий ловко принялся ставить все это на стол. Этайн пододвинула стул, села, закинув ножку на ножку, так что слуге приходилось тянуться над ее ногами, чтобы поставить блюда. Правда, при его росте это не составляло труда, Раб выполнял свою работу так, будто был в комнате один.

«Однако! — подумала Этайн. Вид у нее был более чем завлекательный. — Не раздеваться же мне перед ним?!»

Закончив со столом, великан взялся за постель, с ловкостью девушки-служанки застилая циновки покрывалами и простынями.

Этайн, продолжая игру, вскочила со стула и легла на циновку, заставляя чернокожего приостановить работу. Теперь не замечать ее он не мог. Раб действительно остановился с тонкой шелковой простыней в руках и вопросительно воззрился на Этайн, выразительно выкатив огромные круглые белки. Выглядело это столь смешно, что Этайн прыснула. Облокотившись на локоть, она легла на бедро и спросила:

— Как тебя зовут? Откуда ты? И что это за место?

В ответ слуга растянул в улыбке полные красные губы, обнажив ряд крупных белых зубов, отрицательно покачал головой, а потом, разинув рот, стал указывать на него пальцем.

Этайн взглянула и обмерла: вместо языка во рту у раба шевелился короткий обрубок! Бедняга, он не мог сказать ей ни слова, даже если бы захотел! Графиню охватило чувство искренней жалости. Она даже ругала себя за то, как собиралась дразнить этого несчастного. Порывисто поднявшись, она ласково погладила огромную, твердую как железо черную руку. Чернокожий стоял как вкопанный: вероятно, подобные проявления человеческого участия были ему мало знакомы.

— Так ты не можешь поговорить со мной? — спросила Этайн, заглядывая снизу вверх в круглые детские глаза раба. Тот кивнул, по-прежнему выразительно изобразив на лице разочарование.

— И писать ты тоже не умеешь?

Слуга помотал головой и снова вопросительно посмотрел на графиню.

— Ты хочешь спросить, не нужно ли мне чего-нибудь еще? — догадалась она, — Пожалуй, нет. Хотя… Ты любишь музыку и песни?

Гигант опять расплылся в улыбке и закивал своей большой головой.

— Тогда принеси мне лиру или лютню. Про арфу в ваших краях, наверно, не слышали. Жаль, я даже не могу узнать, что это за края. И передай своему хозяину, если можешь, что я хотела бы с ним побеседовать.

Раб кивнул еще раз, а потом опять покачал головой, должно быть, отвечая «нет» на последнюю просьбу. Он закончил возню с бельем и, неожиданно тепло и ласково пожав руку Этайн чуть выше локтя — движение его было быстрым, словно у дикой кошки, — снова исчез через отверстие в потолке.

«Что ж, — подвела итог Этайн. — Не так уж и плохо. Правда, ничего особенно хорошего. Со мной не хотят разговаривать, подослали немого, да еще и бесхитростного. Это ведь двойная хитрость: как бы он не навредил себе и мне, рассказав о том, какая я хорошая. Но он заслуживает сочувствия. По крайней мере, один заступник у меня здесь будет».

Чернокожий выполнил обещание и вечером принес лютню. Этайн любила музицировать, отлично разбиралась в известных ей музыкальных инструментах. Лютня была прекрасной работы из вишневого, черного и красного дерева, палисандра и еще каких-то неизвестных пород, но, должно быть, очень редких и дорогих. Этайн осмотрела инструмент внимательно в поисках знака мастера. Он обнаружился на внутренней поверхности кузова. «Дзолло, сын Пьяцци из Мерано». Аргос! Значит — правда, утверждать со всей уверенностью было рановато, но музыкальные умельцы держали марку и старались не допустить проникновения изделий от конкурентов в свои страны — ее привезли в Аргос. И спала она не сутки, а втрое больше. Поэтому и есть хотелось так, будто она была голодна как волк!

Графиня тронула струны; лютня отозвалась. О, это был дивной красоты звучания инструмент! На некоторое время Этайн забыла обо всем: ей хотелось натешиться этой лютней, наслушаться ею, стать для нее своей, подругой. И она пробовала разные песни, мотивы, голоса, сочинения лучших музыкантов, какие были ей доступны. И лютня не упрямилась.