Коронация, или Последний из романов

Я увидел поодаль знаменитую обер-полицмейстерс-кую пролётку, запряжённую парой вороных рысаков. На козлах важно восседал кучер Сычов, частенько поминаемый московскими газетами в связи с ежедневными разъездами неутомимого полицейского начальника в поисках нетрезвых дворников и нерадивых городовых.

Эраст Петрович подхватил шашку и, молодцевато звеня шпорами, бегом бросился к экипажу.

– Срочное донесение! – крикнул он кучеру, с разбега впрыгивая в пролётку. – Давай, Сычов, не спи! Приказ господина обер-полицмейстера! – Обернулся ко мне и откозырял. – Ваше превосходительство, умоляю, скорей!

Кучер оглянулся на деловитого офицера, посмотрел на меня. Хоть на мне и была простая куртка, снятая с немецкого разбойника, Сычов, кажется, не особенно удивился. Такой уж сумасшедший день, что нивесть кого велят на обер-полицмейстерской паре возить.

– Пучьте г-глаза, – шепнул Фандорин, усаживаясь напротив. – Вы – большая фигура. Черт-те кого в этой коляске не повезут.

Я приосанился и, как подобает истинно значительной особе, стал смотреть немножко в сторону и вверх, а лоб собрал государственными морщинами. Уж, слава Богу, повидал на своём веку министров и генералов.

– Гони, Сычов, гони! – гаркнул Эраст Петрович, ткнув чинного возницу в ватную спину.

Кучер суетливо тряхнул вожжами, чудо-кони дружно запустили рысью, и коляска закачалась на мягких рессорах.

Время от времени Сычов басисто взрыкивал:

– Па-берегись!

Замелькали побелённые стволы придорожных тополей. Унылая вереница повозок, укрытых рогожами, все быстрее уплывала назад. Прохожие поворачивались и смотрели (во всяком случае, так мне казалось) со страхом и надеждой. Полицейские брали под козырёк.

У Александровского вокзала Фандорин велел кучеру остановиться. Мы вылезли, Эраст Петрович бросил на кожаное сиденье свою визитную карточку и махнул, чтобы Сычов ехал обратно.

Пересели на лихача, помчали в сторону Мясницкой.

– Что там на Ходынке-то, ваше благородие? – обернулся извозчик. – Бают, жиды в казённое вино дурман-травы подсыпали, и через это народ в изумление вошёл, до ста тыщ православных передавили. Правда ай нет?

– Врут, – коротко ответил Эраст Петрович. – Погоняй, погоняй!

Мы влетели в знакомый переулок с грохотом и лязгом. Соскочив наземь, Фандорин властно махнул дворнику.

– Кто проживает вон в том нумере? – и показал на дом Почтальона.

– Чиновник с пошты господин Терещенко Иван Захарович! – отрапортовал дворник, взяв метлой на караул.

– Из отставных? – строго спросил Эраст Петрович.

– Так точно, ваше благородие! Ефрейтор его императорского высочества принца Генриха Прусского шестого драгунского полка Федор Свищ!

– Вот что, Свищ. Мы вот с этим господином приехали произвести арестование этого самого Терещенки. На тебе свисток. Обойдёшь дом со двора и гляди на окна в оба. Если полезет – свисти что есть мочи. Понял?

– Так точно, ваше благородие!

– Да постой ты! – крикнул Фандорин вслед бывшему ефрейтору, уже кинувшемуся выполнять приказ. – У тебя лом есть? Принеси, а потом давай на пост.

На крыльце мы встали так, чтобы нас не было видно из окон.

Эраст Петрович позвонил в колокольчик, а потом ещё и постучал.

– Терещенко! Господин Терещенко! Откройте, это околоточный надзиратель! Вас срочно вызывают на службу! В связи с сегодняшним происшествием!

Он приложил ухо к двери.

– Ломайте, Зюкин.

Мне никогда не приходилось держать в руках такой грубый инструмент, как железный лом, и тем более выламывать им дверь. Оказалось, что это совсем непросто.

Я ударил по замку раз, другой, третий. Дверь дрогнула, но не открылась. Тогда я просунул заострённый и сплющенный конец в щель, навалился и попробовал отжать замок. Вспотел, искряхтелся весь, а все равно не вышло. – Ну вас к черту, Зюкин, с вашим ломом! Эраст Петрович отодвинул меня в сторону. Взялся руками за перильца, подскочил и обеими ногами ударил в створку. Дверь влетела в проем и криво заболталась на одной петле.

Мы быстро пробежали по комнатам, причём Фандорин держал наготове маленький чёрный револьвер. Никого. Разбросанные предметы одежды, накладные бороды, рыжий парик, несколько тростей, плащей и шляп, смятые кредики на полу.

– Опоздали! – вздохнул Эраст Петрович. – Совсем чуть-чуть.

Я застонал от разочарования, а он внимательно оглядел маленькую гостиную и вдруг тихо, вкрадчиво произнёс:

– А вот это уже интересно.

На столике подле окна стояла раскрытая шкатулка. Фандорин вынул оттуда что-то переливчатое, продолговатое, сверкнувшее в его пальцах жёлтыми искрами.

– Что это? – удивился я.

– П-полагаю, пресловутая диадема-бандо, – ответил он, с любопытством разглядывая венец, сплошь выложенный бесценными жёлтыми бриллиантами и опалами. – А вот бриллиантовый аграф императрицы Анны, и сапфировый бант-склаваж императрицы Елисаветы, и малый б-бриллиантовый букет с шпинелью, и этот, как его, эгрет-фонтан. Я обещал её императорскому величеству, что драгоценности из coffret вернутся в целости и сохранности. Так оно и вышло.