Коррида

Осознав расстояние, отделявшее ее от Пардальяна, после того, как ее вернули к чувству реальности ласковыми, но твердыми словами и убедили логикой неопровержимого рассуждения, девушка поняла, что ей следует отказаться от химерических мечтаний. Ее любовь к Пардальяну укоренилась еще не так прочно, чтобы ее нельзя было вырвать, пусть и причинив девушке сильную боль. Хуана смирилась. Смирилась — и обратила свой взор к Чико, тем более что Пардальян (а им она, разумеется, восхищалась) сумел, поговорив с ней одновременно сдержанно и откровенно, а также с тем тактом, что шел у него от сердечной доброты, внушить ей к Чико чувство уважения, дотоле ей неведомое.

Итак, Пардальян, которого она боготворила и которому верила, говорил о Чико самые замечательные вещи. Она знала, что такой человек не станет расточать ни единого слова похвалы, если она не заслужена в полной мере. Отсюда следует, что как только Пардальян побеседовал с Хуаной, любовные дела карлика — благодаря вмешательству шевалье — значительно продвинулись.

На самом-то деле она любила карлика куда больше, чем представлялось ей самой. Но ее любовь не была еще настолько страстной, чтобы заставить Хуану пренебречь девичьей гордостью и первой сделать признание. Нет, этого она не могла… во всяком случае, пока.

Однако она знала и другое: Чико был настолько робок, что ей, скорее всего, придется-таки самой сказать ему о своей любви. Если бы он сделал хотя бы несколько шагов ей навстречу, если бы обратился к ней с нежными словами и не побоялся прибегнуть к ласкам — пусть целомудренным, но все же волнующим, быть может, он заставил бы ее забыться до такой степени, что она отказалась бы от своей обычной сдержанности.

К сожалению, Чико, весьма некстати, вздумал вовсе не замечать ее настроения и демонстрировать холодность, принятую ею за равнодушие. В тот самый момент, когда ей так хотелось говорить только о них двоих, он вдруг принялся говорить исключительно о Пардальяне. Было от чего прийти в отчаяние; она поколотила бы карлика, если бы не сдержалась и не взяла себя в руки.

Заметьте: если бы маленький человечек прикинулся, будто он забыл Пардальяна и думает только о себе, он, возможно, добился бы точно такого же результата и привел Хуану в точно такое же мрачное расположение духа. И что же из этого следует? — спросите вы. Да вот что: когда на карту поставлена любовь, нельзя ни хитрить, ни рассуждать, ни задумываться. Надо лишь повиноваться голосу своей души. Если любовь по-настоящему сильна и искренна, она всегда найдет способ одержать верх.

В конце концов Чико, возможно, бессознательно, без всяких хитростей, по наитию, и сумел бы покорить сердце той, которая, — сама, впрочем, того не подозревая, — любила его сильно и беззаветно.

Но разве можно знать что-нибудь заранее, имея дело с женщинами, особенно если им, как малышке Хуане, приходит в голову попытаться перехитрить любовь?! Рано или поздно они обязательно сами страдают от своих напрасных уловок, причем страдают глубоко и искренне.

Увидев, что все ее маленькие хитрости одна за другой терпят неудачу, Хуана покорилась и решила не менять тему разговора (коли уж Чико непременно желал ее придерживаться), надеясь, что она еще свое наверстает и таки заставит карлика объясниться в любви.

Справедливости ради следует добавить: терпению девушки в значительной мере способствовали уверенность, что речь будет идти исключительно о Пардальяне, а также твердое желание спасти господина шевалье. Она на многое была готова ради Пардальяна, и все же принесенная ею жертва заслуживала уважения.

— Господи Боже мой! — произнесла она с ноткой горечи в голосе. — Как же ты о нем говоришь! Что он для тебя сделал, что ты так ему предан?

— Он мне говорил такие вещи… такие вещи, которые мне никто никогда не говорил, — ответил карлик флегматично. — Но разве ты сама, Хуана, не исполнена решимости спасти его от тех мук, что его ожидают?

— Да, конечно, я уже тебе сказала — я хочу этого всей душой.

— Знаешь, нам может не поздоровиться за то, что мы суем свой нос в государственные дела. Самое меньшее, что нам угрожает, — так это виселица. Но на подобную милость наш король соглашается с большим трудом. И я почти уверен, что сначала нам придется познакомиться с пытками.

Все это карлик поведал с необычайным спокойствием. Зачем он ей это говорил? Чтобы напугать ее? Заставить дрожать? Нет, конечно. Просто он твердо решил обойтись без Хуаны и не вмешивать ее в это опасное дело. Ради своего друга он согласен был рисковать жизнью и вынести пытки. Но ее жизнью и ее благополучием Чико распоряжаться не мог. Вот оно как!

Он хотел от Хуаны только одного: чтобы она помогла ему понять, насколько ценна его находка. Если он и заговорил с ней о возможных последствиях их, как он выразился, «вмешательства в государственные дела», то лишь для того, чтобы еще раз убедиться в самоотверженности девушки.