Коррида

Вскоре ему подали изысканный и роскошный ужин. Здесь были представлены в королевском изобилии вина лучших сортов Франции и Испании.

Будучи большим гурманом, Пардальян воздал ему должное, поскольку аппетит не покидал его даже в самых критических обстоятельствах. Однако, опустошая блюда и осушая бокалы, он не переставал обдумывать свое положение.

Он сразу заметил, что кушанья, поданные в блюдах из массивного серебра, были предварительно разрезаны. В своем распоряжении он имел только маленькую деревянную вилку, которая казалась очень хрупкой.

Ни ножа, ни обычной вилки — ничего такого, что в крайнем случае могло бы послужить оружием.

Эта мера предосторожности, а также заботы, которыми его окружали, и исключительная мягкость, с какой с ним обращались, казались ему весьма подозрительными. Пардальяна охватило неопределенное беспокойство.

Сразу после ужина шевалье стало безудержно клонить в сон. Одетый, он бросился на кровать и пробормотал:

— Странно! Почему же я так хочу спать? Черт возьми! Я ведь не пил лишнего. Наверное, это от усталости…

Проснувшись, Пардальян почувствовал себя совершенно разбитым. Голова болела еще сильнее, чем накануне. Его весьма удивило то, что он, раздетый, лежал в разобранной постели.

— Ох! Ну и напоили же меня! И однако я совершенно уверен, что не раздевался!

Вскочив на ноги, Пардальян пошатнулся от слабости. Никогда прежде он не испытывал ничего подобного.

Шевалье пошел, вернее, поплелся к медному тазу для умывания и погрузил лицо в холодную воду. Затем он распахнул окно, и ему стало немного лучше. Вспомнив о своих вчерашних подозрениях, Пардальян, недовольно бурча, потянулся к одежде.

— Ого, — улыбнулся он, — они были столь любезны, что заменили мои лохмотья совершенно новым костюмом.

С видом знатока Пардальян рассматривал и щупал свою обнову.

— Тонкое сукно, отличный темный бархат, простой и солидный. Да, они хорошо изучили мои вкусы, — бормотал он.

Тут Пардальян вспомнил о сапогах, принялся искать их и нашел возле кровати.

Взяв их в руки, он внимательно оглядел голенища и каблуки.

— Ага! Вот и разгадка! — воскликнул он со смехом. — Так вот зачем мне подсунули сонный порошок!

Шевалье держал свои собственные сапоги. Их, как видно, нашли достаточно приличными и не заменили, однако же тщательно почистили… а также сняли шпоры. Шпоры эти были весьма острыми и длинными, да к тому же сделанными из стали, Пардальяну вспомнился один из самых страшных эпизодов его жизни. Однажды он вместе с отцом, господином Пардальяном-старшим, был заперт в железной давильне. На шевалье тогда были шпоры, подобные этим. Он отцепил их от сапог и дал одну отцу: оба решили заколоться, чтобы избежать ужасной муки. С тех пор он презирал иные шпоры. Вероятно, о том, что такие шпоры могут в крайнем случае превратиться в кинжал, подумали и те, кто снял их, пока шевалье спал.

Одеваясь, он продолжал размышлять вслух:

— Черт возьми! Кажется, я имею дело с чрезвычайно предусмотрительным противником! Кто же это? Эспиноза? Фауста? Или эти монахи? В конце концов, чего они от меня хотят? Может, они испугались, что я перебью своими шпорами этих тюремщиков в рясах? Хотя нет, скорее всего, они опасаются, что я покончу с собой и избегну наверняка приготовленных мне страшных пыток. Что же это будут за мучения? Какой адский план могли составить бывшая папесса и кардинал-инквизитор?

Пардальян мрачно улыбнулся: «О, Фауста! Я тебе жестоко отплачу… если выйду отсюда живым!»

Вдруг выражение его лица резко изменилось: «Постой-ка! А где же мой кошелек? Они что же, унесли его вместе с разорванным камзолом?.. Да, господин Эспиноза взял недурную плату за мой новый костюм!»

Но в тот же миг он увидел свой кошелек, лежавший на столе. Пардальян взял его и удовлетворенно засунул в карман.

— Гм, я поторопился с выводами, — пробормотал шевалье. — Дьявольщина! И все же я не осмелюсь ни пить, ни есть, а то, чего доброго, они опять подмешают мне сонного зелья.

Он постоял в нерешительности и вдруг улыбнулся: «Хотя нет! Они уже добились того, чего хотели. Зачем им снова меня усыплять? Ладно, поживем — увидим!»

(Впоследствии оказалось, что Пардальян не ошибся — еда и питье были вкусны и совершенно безвредны.)

Так шевалье прожил три дня, не видя никого, кроме вечно безмолвных монахов, которые прислуживали ему и в то же время его сторожили.

Как-то он попытался заговорить с ними, но иноки лишь низко поклонились и ушли, ничего не ответив.

Утром третьего дня Пардальян шагал взад-вперед по своей комнате, чтобы размяться. Он хотел составить план действий, но решительно отбрасывал одно намерение за другим. Вдруг до его слуха донесся странный звук. Шевалье быстро обернулся и увидел, что через распахнутое окно только что влетел какой-то сверток величиной с кулак. Узник бросился к окну и заметил человека, который бежал по саду.

«Чико! — мысленно воскликнул Пардальян. — Вот храбрый малыш! И как это он ухитрился пробраться сюда?»

Он проверил, не следят ли за ним через потайное окошечко в двери. По счастью, оно было закрыто… или, по крайней мере, казалось закрытым.