Коррида

— Что? — воскликнул шевалье. — Объясните, в чем дело? Что, я вас больше не интересую?

— Нет, брат мой, — честно ответил монах. — Не знаю уж, что вы натворили, но вас приказано лишить пищи. А так как мы с братом Батистой имели право на остатки ваших обильных обедов, о которых мы жалеем больше вас, поверьте, получается, что нас тоже наказали.

— Понимаю, — сочувственно ответил Пардальян. — Значит, сегодня вы доели то, что осталось от моего завтрака?

— Ну конечно!.. Он был такой вкусный… Ах! Почему вы так долго упорствовали! Из-за этого мы лишились таких лакомств! Ведь ваш завтрак разделили между всеми братьями.

— Почему же? Это несправедливо, — сказал шевалье, которому, казалось, было чрезвычайно жаль монаха.

— Монсеньор Эспиноза велел всячески угождать вам. Он наказал нас за то, что вы постоянно отказывались от пищи.

— Так вот почему вы так настойчиво предлагали мне поесть!

— Разумеется! Потому что остатки были бы нашими!

— Почему же тогда вы мне об этом не сказали? Я вовсе не такой уж бессердечный. Если бы вы признались, я бы позволил себя уговорить, чтобы сделать вам приятное.

— Увы! Нам запретили упоминать об этом.

— А почему вы отказывались попробовать еду? Я же много раз предлагал вам!

— Это нам тоже запретили. Если бы мы попробовали, нас лишили бы остального… не считая обещанного сурового наказания.

— Понятно, — сказал Пардальян и пошел спать.

Теперь, когда он все вытянул из монаха, ему было больше не о чем с ним разговаривать.

Окошко закрылось, и шевалье беззвучно рассмеялся. Он прошептал:

— Ничего не скажешь, хорошо сыграно! Меня провели как последнего дурака! Ведь я давно знаю Эспинозу, но до сих пор не могу привыкнуть к его манерам. Что ж, этот урок пойдет мне на пользу.

Глава 16

ДВИЖУЩИЙСЯ ПОЛ

На следующий день Пардальян проснулся в привычное для себя время. Он придвинул кресло к окну и сел в него. Высокая спинка кресла полностью скрывала шевалье от любопытного взгляда.

Он провел в неподвижности несколько часов. Время от времени Пардальян лукаво улыбался чему-то. Он знал, что приговорен к посту, но не знал, на какое время. Во всяком случае шевалье был уверен, что сторожа не войдут в его комнату. Он не ошибся. Прошло утро. Никто не появился. Наступил час дня. Пардальян с трудом встал и направился к сундуку, откуда вытащил маленький сверток. Он спрятал его в карман камзола и медленно, потому что чувствовал себя очень слабым, вернулся к своему креслу.

Мы не можем точно сказать, что он там делал. Во всяком случае шевалье что-то жевал. Может быть, он придумал способ обмануть голод.

Прошло три дня. За все это время Пардальян не съел ни куска хлеба, не выпил ни глотка воды. Он очень ослабел и едва мог ходить.

По-прежнему большую часть дня шевалье просиживал в кресле у окна. За тринадцать дней, проведенных в этом монастыре, он стал неузнаваем. Пардальян оброс бородой, черты его лица заострились, глаза лихорадочно блестели. Теперь он был лишь только тенью прежнего Пардальяна.

Утром четвертого дня в комнату вошли сторожа. Они принесли темный хлеб и кувшин с водой, посоветовав шевалье бережно обращаться с этой скудной едой, так как в следующий раз ему принесут поесть только через два дня.

Казалось, Пардальян с трудом разбирал обращенные к нему слова. Однако он все же понял монахов: спустя два часа хлеб был съеден только наполовину, а в кувшине оставалось еще довольно много воды. Через некоторое время снова явились его сторожа и попросили шевалье идти за ними.

Видимо, еда все-таки помогла Пардальяну, потому что встал он легко. Однако Батиста и Закарию удивило, что шевалье, казалось, ничего не понимал.

Тогда монахи взяли его под руки и повели. Они пересекли несколько коридоров и спустились на два этажа. Открылась какая-то дверь. Пардальяна, который и не пытался сопротивляться, втолкнули внутрь. Стражники поставили на пол остатки хлеба и воды, захваченные ими из комнаты шевалье, и, не сказав ни слова, вышли. Батист сразу же направился к настоятелю.

— Ну? — спросил тот.

— Сделано! — ответил монах.

— Все прошло хорошо?

— Да, преподобный отче. Не знаю, может, это из-за длительного голодания, но, кажется, он немного не в себе. Теперь это уже не тот лихой рубака, что прежде!

— Уверены ли вы в том, что говорите? Учтите, брат мой, это крайне важно.

— Уверяю вас преподобный отче: если он проведет еще несколько дней так же, как сейчас, он совершенно потеряет рассудок… если только прежде не умрет от истощения.

— Мы подошлем к нему отца-лекаря для проверки его здоровья… только надо, чтобы он не догадался. Вы, конечно, подсунули ему тогда ту бутылку сомюрского? Он пил из нее?

— Не оставил ни капли. И я, и брат Закария это хорошо видели.

Приор зловеще улыбнулся.

— Если это так, то ему действительно должно быть сейчас плохо. Но на всякий случай я все-таки пошлю лекаря. Ступайте, брат мой, вы свободны. Вы блестяще выполнили поручение. Монсеньор будет доволен вами. Идите же.

Батист низко поклонился и вышел. Он был чрезвычайно польщен.