Коррида

— Почему? — живо спросил дон Сезар. — Что такого вы ему сделали?

— Я? — произнес Пардальян со своим простодушным видом. — Да ничего. У меня создалось впечатление, что у Красной Бороды скверный характер. Он позволил себе попытаться подшутить надо мной. Я был совсем не против и на его шутку ответил на свой лад. Он рассердился. Ну что же мне теперь прикажете делать, раз он дурак?

«Какой необычный человек! — подумал Тореро. — Лишь величайший хитрец мог бы заставить его сказать то, что он говорить не хочет».

В этот момент чья-то рука приподняла портьеру, закрывающую вход в палатку, и к двоим приятелям решительно присоединилась некая личность.

— Э, да это мой друг Чико! — радостно воскликнул Пардальян. — Послушай, вот это великолепно! Черт подери, какой костюм! Посмотрите-ка, дон Сезар, на этот замечательный бархатный камзол, на эти рукава небесно-голубого атласа, на эти штаны, на эти кружева, на этот изумительный короткий плащ голубого шелка, подбитый белым атласом. Голубое и белое — клянусь честью, дон Сезар, ведь это ваши цвета! А этот кинжал на боку! Знаешь, Чико, у тебя такой торжественный вид! Я прямо глазам своим не верю — тебя ли я вижу?

Вопреки тому, что можно было бы подумать, Пардальян вовсе не шутил.

Карлик и вправду был великолепен.

Обычно он демонстрировал горделивое презрение к вопросам туалета. Впрочем, иначе и быть не могло при его привычке бродить по полям. К тому же, честно говоря, когда он отправлялся взывать к милосердию набожных душ, он был вынужден напяливать одеяние, которое пробуждало бы в людях жалость. Не следует забывать — ведь Чико был нищим, самым обыкновенным, самым заурядным нищим. Впрочем, в те времена нищенство было таким же ремеслом, как и любое другое. Мы даже обязаны сказать, что в цехе нищих существовали довольно строгие правила; мало того, вступить в этот почтенный цех мог далеко не каждый.

Таким образом, обычно Чико ходил в лохмотьях. Правда, с тех пор, как малышка Хуана прочитала ему мораль, лохмотья эти стали очень чистыми, но лохмотья, хоть и самые чистые, все же остаются лохмотьями. Карлик надевал хорошую одежду только тогда, когда отправлялся на встречу с Хуаной. Однако даже эта хорошая одежда казалась тряпьем по сравнению с новым, с иголочки, ослепительным костюмом, в котором Чико красовался сегодня.

Тореро, спешно доканчивавший свой туалет, счел своим долгом объяснить Пардальяну суть происшедшего.

— Представьте себе, шевалье: Чико вбил себе в голову, будто он многим мне обязан, в то время как на самом деле это я — его должник; он явился ко мне и стал просить, как милости, разрешения помогать мне в бою. Он потратился на это великолепное одеяние, повторяющее, как вы сами отлично заметили, цвета моего собственного костюма, и черт меня побери, если я знаю, откуда у него хватило денег на такие крупные расходы! Я, право же, не мог ему отказать после такого внимания и такого сердечного отношения с его стороны. В результате все увидят меня на арене с пажом, носящим мои цвета.

— Разумеется! — поддакнул Пардальян, который с удовлетворением рассматривал маленького человечка. — Но это же отлично! Ручаюсь, он сделает вам честь.

Чико был счастлив, слыша эти похвалы, и в своем простодушии не скрывал этого.

— Вот оно как! — сказал он. — Я хотел послужить моему высокородному хозяину, и раз вы так говорите, значит, мне это удалось.

— И отлично удалось, клянусь честью. Однако почему ты говоришь: «Мой высокородный хозяин», когда речь идет о доне Сезаре? Откуда ты можешь знать, дворянин ли он, если он и сам этого не знает?

— Он дворянин, — убежденно произнес карлик.

— Это вполне вероятно, это даже верно, но, думаю, ему будет весьма затруднительно предъявить вам документы на сей счет.

Очевидно, Пардальян не без задней мысли подталкивал карлика к этому вопросу, имевшему в то время очень большое значение. Быть может, зная его гордость, он просто-напросто забавлялся, поддразнивая его.

Как бы то ни было, Чико незамедлительно ответил:

— Нужные пергаменты должны быть при нем, да еще выправленные по всей форме, вот оно как!

— Ах, так! — вырвалось у Пардальяна — теперь настала его очередь удивляться.

Чико непочтительно пожал плечами.

— Вы чужеземец и потому кое-чего не знаете, — пояснил он. — Дон Сезар выращивает быков, а в Испании эта профессия делает дворянином.

— Ну и ну… Он говорит правду, дон Сезар?

— Конечно! А вы разве не знали?

— Клянусь честью, нет.

— Именно этому титулу я обязан величайшей чести, которой меня удостоил его величество король, позволив мне сражаться в его присутствии.

— Черт подери! А я-то считал вас бедняком!

— А я и есть бедняк, — с улыбкой сказал Тореро. — Имение, которым я владею, было мне завещано тем, кто меня воспитал, а ему оно досталось, очевидно, от моего отца или матери. Но оно ничего мне не приносит.

— Однако что за новости вы мне сообщаете…

Пардальян, воспользовавшись тем, что Тореро вышел, — тот хотел переговорить с двумя мужчинами, являвшимися, помимо Чико, его помощниками в будущем бою, — и видя, что они с Чико остались одни, спросил карлика: