Кортик капитана Нелидова

– Три с половиной тысячи. Не меньше. Это не считая тех, кто кормился возле этого предприятия на немецкие и эстонские деньги. Впрочем, не все остались вполне довольны. Радужные надежды на скорую победу над большевизмом некоторых господ омрачились ужасными манерами балаховского воинства. Люди Булак-Балаховича принесли с собой из-за линии фронта крупные суммы денег, которые тотчас же золотым потоком потекли в карманы Псковских рестораторов. Дым коромыслом! Весёлые компании бродили по улицам Пскова, распевая весёлые песни…

– Постой! Да не их ли вы хоронили минувшим днём? Балаховцы расстреляны?

– Увы. Лишь некоторые. По счастью, мне удалось увлечь за собой большинство самых отчаянных.

Я улыбнулся. Юрий отпрянул. Видимо, слишком торжественной вышла у меня эта улыбка. Юрий всегда был слишком щепетилен в вопросах чести, до болезненной мнительности, до паранойи. Наверное, мой нынешний поступок казался ему диким, бесчестным. Но на эту безумную эскападу под моим предводительством наиболее ретивые приспешники Булак-Балаховича решились не с трезвых глаз. Они грезили успехами талабской[9]

вылазки. Таким образом завести их в ловушку не составило труда.

Наконец, всё поняв, Юрий смутился и медлил с очередным вопросом, который, казалось, вертелся на его языке. Опустив голову, он делал вид, будто рассматривает кисти своих красивых рук. Я ждал. Юрий всегда казался мне немного таинственным. Вот и сейчас я не вполне понимал его реакцию.

– По-твоему выходит, к предательству тебя сподвигли бесчинства твоих же товарищей? По-твоему выходит – они вовсе не воевали с большевиками, а пропивали средства, привезённые из совдепии в Псковских кабаках? – спросил он наконец.

– Не совсем так! Были и несколько удачных предприятий. Например, набег на Талабские острова, о котором я уже упоминал. Но потом настал ноябрь и, как ты знаешь, в Германии произошла революция. Добровольческий корпус лишился финансирования, и погнали мы их… Постой! Ты сказал «к предательству»?

Между нами повисла мучительная пауза. Я молчал, приняв самоё твёрдое решение нипочём не заговаривать первым. Пусть он ответит. Пусть подтвердит свою сентенцию относительно моего якобы предательства.

– Выходит, Булак-Балахович сделал из тебя большевика… – проговорил он наконец.

– Большевизм ни при чём! – воскликнул я, всё ещё надеясь привлечь его на свою сторону. – Большевизм – явление временное. Просто гримаса истории, не более того. Я противостою лицемерию и продажности. Такие, как я, работают для будущности России! Большевизм ни при чём!..

– В чём же ты видишь её будущность?

Я осёкся. Слова застряли в глотке. На самом-то деле я видел свою личную будущность лишь в Ларисе. Мои представления о будущей жизни зиждились на мечтах о возвращении в Тверь, к прежней жизни. Но теперь получалось так, что Великая война изменила всё, возможно, безвозвратно…

– А я-то думал о тебе, как о герое кавалерийских рейдов. Пруссия, Литва, Польша – сколько земель перебывало под копытами твоей лошади? А помнишь, туманные вечера над Волгой, когда летняя жара уже спала и звёзды светят из воды сквозь лоскутья тумана? Мы мечтали тогда изменить мир. А теперь мы оба боремся за возвращение милой сердцу старины по разные стороны баррикад. Потомственный дворянин сделался борцом за дело мирового пролетариата!

В его словах я услышал горечь. Суетливые поиски контраргументов на некоторое время лишили меня дара речи. Но тут сам Юрий пришёл мне на помощь:

– Мир разбился на мелкие черепки, и большинство ковыряются в его осколках, просто надеясь найти что-нибудь пожрать. В то время как большинство просто пытаются выжить. Я говорю об офицерах Генерального штаба, которые остались буквально без куска хлеба. Им уже не до идей. Мечутся. У каждого семья. Кто их осудит? Но против них придётся воевать. Их руками и их знаниями красноармейский сброд обращается в армию. Вот и ты… А я-то думал…

Он умолк. В сумерках я всё ещё не мог разглядеть выражение его лица, но я помнил, как в гневе ли или в воодушевлении твердеют его скулы, как напрягаются на шее жилы.

Припомнилось, как в нашу бытность в Твери он, скорый на драку, щедро раздавал зуботычины каждому, кто попадётся под руку. Именно эта его воинственная черта особенно не нравилась матушке моей Ларисы. «В горячем жеребце мало разума», – так говорила она.

Наконец Юрий заговорил. Но интонации его голоса, против моего ожидания, оказались спокойными:

– Мы прошли через Великую войну, и мы выстоим против большевиков.

А меня будто бес терзал снова встрять с ним в спор, словно подзуживал кто. И откуда брались силы в истерзанном голодом и усталостью теле?