Кошачьи язычки

Да уж, она мастерица так вывернуть дело, что ты будешь вся в дерьме, а она — в белом фраке. Только нимба над башкой не хватает… На самом деле она не дала мне тогда денег по той простой причине, что мы не захотели взять ее с собой. Она намекала, заходила так и этак, но мы притворились глухими. Какой кайф — путешествовать с Норой! Сама не умеет развлекаться и другим не дает. Она до самого выпускного каждый год ездила отдыхать только с Папашкой и Мамулей — можно себе представить!

Позже я долго размышляла, как бы все сложилось, если бы мы тогда пригласили ее с собой. Если бы не дали ей возможности три недели подряд окучивать Ахима. Неужели я сейчас стала бы такой, как она — счастливой самодовольной мещанкой?

Нора

Еще минуточку, и я приду в норму. Надо расслабиться. Тогда спазм отпустит. Надо мобилизовать все оставшиеся силы. В такие моменты я всегда вспоминаю Папашку. «Ищи во всем плюсы, — повторял он. — Если кто-нибудь или что-нибудь тебя мучает, постарайся взглянуть на дело с другой стороны. В мире нет ничего, что не имело бы своих преимуществ».

Старый добрый Папашка. Если бы не он, научивший меня справляться с любыми перегрузками, меня бы сейчас просто не было — ни в этой кровати, ни в этом отеле, ни в этом городе, это точно. Во всяком случае, в компании с Додо и Клер. Это он объяснил мне, что значит расставлять приоритеты, и, если бы не это умение, я бы потеряла голову еще тогда, в страшную ночь после конфирмации Даниеля, в ночь, о которой не хочу и вспоминать. Я ее сложила, убрала на дальнюю полку, пересыпала нафталином, заперла на замок, а сверху еще и запечатала — так же надежно, как позже свой роман с Лотаром.

Ахим рано утром уехал в Геттинген на важное совещание, но Клер вполне могла побыть еще пару деньков. Кроме того, я не теряла надежды, что и Додо все-таки объявится. Она всегда ненавидела семейные праздники. Я же не дурочка, я все поняла: воспаление среднего уха у Фионы случилось как нельзя кстати. А ведь я несколько раз писала ей, что вся суета завершится уже к понедельнику. Но она так и не приехала.

Мы с Клер очень устали и хотели лечь пораньше. Накануне мы не спали до двух часов ночи, да и выпили прилично. На ужин доели остатки праздничных закусок. За столом, кроме детей, сидели только мы с Клер и отец Ахима. Потом собрались отправить Эриха обратно в приют, в Куммерфельд. Он провел у нас уже три дня и жаждал остаться еще, но у нас всего одна гостевая комната. Мириам и так пришлось освободить свою комнату для Клер и временно перебраться к брату, из-за чего дети, разумеется, перессорились. Я постоянно все улаживала и всех мирила, стараясь действовать как можно деликатнее, чтобы ни Клер, ни Эрих ничего не заметили. Иначе Клер моментально переехала бы в отель, а я ни в коем случае не хотела этого допустить. Я так обрадовалась, что она наконец со мной, в последний раз она приезжала в Пиннеберг аж в 77-м. Я целую неделю ее уламывала.

Кроме того, Эрих ужасно действовал мне на нервы. Он к тому времени окончательно впал в маразм, постоянно рассказывал одни и те же военные истории. Пока была жива Марго, она его хоть как-то унимала. А то вдруг пускался в воспоминания о своем крольчатнике в Вильгельмбурге, который от рассказа к рассказу становился все больше похожим на дворец. И часами сидел в туалете.

Во всяком случае, мне хватило ума повести дело так, что он практически добровольно согласился отчалить в Куммерфельд. Я собирала его вещи с характерным стариковским запахом, не то плесени, не то еще какой-то тухлятины, так что меня чуть не стошнило. После ужина я повела его к машине — Клер предложила отвезти его на своем «BMW». Он бодро шагал рядом со мной, пока не свернул за высокий куст гортензии. Тут вдруг его повело вбок, и он протопал прямо по клумбе с примулами, которые я высадила только в этом году, — традиционного нежно-лилового оттенка, самые любимые мои весенние цветы. Здесь он остановился. «Не хочу обратно в Куммерфельд», — проскрежетал он и понес что-то совсем уж невразумительное. Я смотрела, как шевелятся его вечно влажные губы, и представляла себе Ахима, каким он станет, когда доживет до восьмидесяти. Таким же упрямым и вонючим, как этот никому не нужный старик? Я жутко злилась на Эриха из-за примул — как же можно быть таким неуклюжим! Я стыдилась сама себя, своей бесчеловечности, и постаралась взять себя в руки. Я заговорила с Эрихом как можно ласковее, объясняя ему необходимость возвращения в приют. Per aspera ad astra,[30] утешала я себя. Зато меня ждет целых два дня с Клер.

Но, вместо того чтобы оказать мне поддержку, Клер буквально набросилась на меня — так, как она одна это умеет. Я уже почти запихнула Эриха в ее машину, и он, словно поняв неизбежность происходящего, перестал сопротивляться и вроде бы угомонился, когда она громко, чтобы он мог слышать, сказала:

— Позволь ему остаться, Нора.

Тут я не выдержала.

— Не вмешивайся, пожалуйста, — резко сказала я. — Мы должны его отвезти. Я не намерена это обсуждать.