Кошачья голова

Ленька видел. Как и я. Другие дети вообще внимания не обращали, веселились, толкались, но, сами того не осознавая, избегали даже близко подходить к мужику, так что вокруг него и пацана образовался круг. Для толпы их приятель уже пропал. Впрочем, на этого несчастного мальчишку и раньше особо внимания не обращали. Он в гуще играющих ребят подбегал то к одной группке, то к другой, но его не то чтобы отталкивали или специально игнорировали, просто им было все равно. Вроде бы и в компании детей играл, но не вместе, а рядом. Бывают такие одинокие дети, которые регулярно тусуются во дворе, всех знают, а в итоге никто даже не помнит, как их зовут. Этого мальчишку так же не замечали. А теперь его вообще не видели. Только я видел. И Ленька.

Вот как он уводит детей. Его просто никому, кроме жертвы, не видно. А почему мы видим? Потому что такие же ненормальные? Потому что нас однажды пытались увести?

Каженник рывками, с трудом, но без остановки двигался к гугнивому. Вообще-то я мог гораздо быстрее добежать и если не толкнуть мужика, то хотя бы вырвать у него ребенка. Я и должен был так поступить. И хотел. Но вместо этого даже двинуться не мог. Ноги как свинцом налились, как в дурном сне, когда хочешь бежать, а воздух становится плотным, ватным.

А Ленька шел.

Сухорукий поднял свое страшное мертвое лицо, зашатался, убрал руку с головы пацаненка. Но лишь когда Ленька добрался до толпы мальчишек, гугнивый дернулся неприятно, развернулся и двинулся прочь, будто ни при чем.

Я смотрел, как он волочит ноги, оставляя борозды на пыльной дороге. Каженник тут же остановился, как на невидимую преграду наткнулся.

Чуть не уведенный пацан очнулся и тут же включился в игру приятелей, словно и не случилось ничего. С веселым смехом погнался вместе со всеми за мячом, точно так же, как раньше. Дети вообще никак не реагировали на Леньку, но не потому, что не видели, как бадю-бадю. Видели. Просто привыкли, как к окружающей среде.

Как обычно, я пропустил, куда делся стремный мужик. Вот борозды на дороге, оставленные его ногами, а потом они резко обрываются, будто он внезапно пошел нормально, как все люди. Как человек.

Чертовщина какая-то. Вообще-то она и есть, давайте признаем очевидное. Одно непонятно: к чему этому каженнику было спасать чужого ребенка? Он явно был знаком со стремным мужиком. Он его видел, как и я.

Обсудить бы с ним произошедшее. Серьезно, это необходимо обсудить. И ходить я уже мог, даже попрыгал на месте. Только Ленька снова стал полоумным чучелом с осоловелым взглядом.

А может быть, мне все это привиделось? Ну, галлюцинации. Вон дети вообще игру не прервали. Ничего не случилось? Может, и не случилось… Может, я такой же полоумный, как Ленька…

Тьфу, так до полной ерунды можно додуматься. Конечно, я не псих.

Была заброшка, было яблоко. Алина слышала голос, пусть и думала, что мой. Это реальность. Правда, Алина тоже как бы не совсем нормальная…

Так, все, не обсуждается.

Глава восемнадцатая

У калитки хозяйского дома меня поджидал Федихин. Я и забыл про него.

Пересказывать страшилки, рассказанные Лизаветой, я не собирался. Говорить про то, что происходило в доме Ульяны Ильиничны, тем более. Начал с самого свежего:

— Я тут с вашим маньяком местным повстречался.

— Каким маньяком? — искренне удивился студент.

— Бадя-бадя. Так понятно?

Федихин смотрел на меня округлившимися глазами и молчал.

— Он на детей нападал. А до этого меня хотел к себе в дом утащить.

Реакция студента была более чем странная. Он сказал:

— Жаль, что я не видел. Покажешь его дом? И это все?

— Ты же местный, сам должен знать, — по инерции огрызнулся я.

Идиот я, что ли, возвращаться? Эту заброшку теперь за километр обходить буду.

— А, да… — со странной неопределенностью протянул студент, будто не хотел признаваться, что не знает, о чем речь.

— И вообще, спроси у Лени вашего.

— У Лени… — Он опять повторил, будто не понял, о ком я. — Ты, это, не забыл, что должен мне рассказывать, что там бабушка Ульяна делает с твоей сеструхой, какие слова говорит? Лучше сразу записывай, чтобы не забыть.

Что за ерунда? Ничего я никому не должен! Делать мне больше нечего, как для какого-то левого чела записывать, как из моей родной сестры одержимость изгоняют. Ага, бегу и падаю.

Поэтому я ему не сказал, что бабушка Ульяна велела мне больше не приходить. Федихин, очевидно, все понял по моему выражению лица и на ходу переобулся: