Кошки-мышки

— Разве имя что-то значит здесь? — пробурчала старуха. Напившись и наевшись, она выглядела умиротворенной, и теперь ей хотелось поговорить. — Если, конечно, это не прославленное имя человека, совершившего подвиг? Или, наоборот, какого-нибудь преступника, о делах которого рассказывают жуткие истории?

Кошке показалось, что при этом старуха покосилась на нее, а потом невозмутимо продолжала:

— Вот я своего имени и не помню давно. Люди зовут меня просто — Скорбящая.

— О ком же ты скорбишь? — спросила Кошка.

— Обо всех, — пояснила старуха. — Об ушедших и оставшихся, о тех, кто в беде, и о тех, кто в пути. Для меня разницы нет.

— Да, но какое-то имя ведь записано у тебя в документах? — буркнула Кошка.

— Я их потеряла давно, — безмятежно сообщила старуха. — Или спер кто-нибудь. Да и за каким фигом мне документы? На станции меня все знают, а сама я никуда отсюда не ухожу. Тут, видно, и помру в свое время. А ты откуда, птица перелетная?

Она еще раз внимательно посмотрела на Кошку, словно запоминая, кивнула ей и почему-то погрозила пальцем. Кошке все меньше нравилось старухино любопытство. Если она и дальше будет совать нос в чужие дела так активно, «ее время» явно наступит раньше, чем она думает.

Старухиным расспросам неожиданно положила конец Регина.

— Вот теперь мне хорошо! — объявила Регина. — Давайте, что ли, споем?

И совсем забыв, что только что боялась разбудить младенца, завела разудалую и не совсем приличную народную песню «Мама, я сталкера люблю», которую Кошка часто слышала на Китай-городе.

«Изнанка жизни, — подумала Кошка. — Пока девчонка молода и красива, еще на что-то годится, ее вынуждают торговать собой, а потеряет товарный вид — придется перебиваться случайными подачками, как Регине». Подобные истории Кошка знала — на Китай-городе было несколько уборщиц со следами былой красоты, любивших, когда случайно удавалось раздобыть браги, вспоминать «боевое прошлое». У одной из них все лицо было исполосовано шрамами — говорили, любовник от ревности порезал. Впереди у таких женщин ничего хорошего не было — жалкое прозябание и скорая смерть от истощения или побоев…

— Спать хочется, — зевнув, сказала вдруг Регина, оборвав песню на половине куплета. — Ты ступай себе, Яна, спокойно, куда там тебе надо, все будет тип-топ. Только когда придешь опять, жратвы принести не забудь.

С этими словами она, не прощаясь, уползла в палатку.

* * *

Покосившись на старуху, которая тоже задремала, Кошка вдруг поняла: теперь, когда проблема с ребенком временно улажена, ей самой безумно хочется выпить чего-нибудь покрепче чая.

Обходя платформу, она обратила внимание на грязноватый зеленый шатер, под которым стояли несколько ободранных пластиковых столиков и стульев. Оттуда доносились запахи чего-то подгоревшего. Перед входом висела вывеска — на куске картона кривыми толстыми черными буквами было написано «За три потрона». Войдя, Кошка увидела, что в углу, в железном ящике с углями, неопрятного вида мужик что-то жарит. Посетители были тоже подозрительные — пара темных личностей с бегающими глазами и несколько женщин неопределенного возраста с густо набеленными лицами и подчерненными бровями, одетых в пестрые обноски, сидевших за столиком и болтавших друг с другом. Кошка решила, что есть тут, наверное, не очень разумно, но можно рискнуть выпить браги. По крайней мере, будет повод посидеть и подумать, не привлекая к себе особого внимания.

Женщины сначала уставились на нее, но вскоре решили, что она не представляет интереса. Вошел новый посетитель, и они тут же устремились к нему в надежде на дармовое питье, а если повезет, то и еду. Кошка подошла к мужику, сидевшему возле жаровни, и обратила внимание на еще один кусок картонки, висевший под потолком. Это было меню, и она тут же поняла, что название было придумано для завлечения клиентов — на три патрона здесь нельзя было купить почти ничего, кроме горелого шашлыка из крысятины и совершенно неаппетитной с виду жидковатой бурды, называвшейся «солянка по-октябрьски». Свиное мясо, тоже подозрительное на вид, жилистое и странно пахнущее, стоило уже дороже. Кошка так и не решилась взять ни то, ни другое. Подумала, что лучше поищет еды у торговцев. Прихлебывая отдающий грибами пенистый напиток, она пыталась осмыслить все, случившееся с ней за последнее время, но мысли разбегались, и сосредоточиться никак не удавалось. Все заботы этого бесконечного дня словно вновь навалились на нее.

Еще утром их было несколько человек. Они хотели только узнать про девушку, а потом уходить куда-нибудь в безопасное место. А теперь все остальные погибли, а нее на руках грудной ребенок. И что с ним делать, непонятно.

Кошка далеко не в первый раз видела смерть вблизи, и давно уже научилась не принимать близко к сердцу чужие беды. У нее и своих было достаточно, до которых тоже никому дела не было. Но в этот раз, как она ни старалась уверить себя, что все это ее не касается, было почему-то ужасно больно — словно защитная броня дала трещину, и теперь сердце саднит.