Кошмарная комната

Американец, мужчина лет тридцати, чисто выбритый, загорелый, атлетически сложенный, в безупречно сшитом костюме узкого покроя, подчеркивающем его идеальную фигуру, остановился в дверях. Он сложил руки на груди и с окаменевшим красивым лицом-маской, на котором жили одни глаза, посмотрел на жену пронзительным, испытующим взором. Она по-прежнему лежала, опираясь на локоть, но ее глаза глядели прямо ему в глаза. Что-то жуткое было в этом безмолвном поединке взглядов. В каждом были заключены и немой вопрос, и ожидание рокового ответа. Его взгляд, похоже, вопрошал: "Что ты замышляешь?" Ее - как будто бы говорил: "Что тебе известно?" Наконец Мейсон подошел, сел на медвежью шкуру рядом с ней и, осторожно взяв двумя пальцами ее нежное ушко, повернул ее лицом в свою сторону.

- Люсиль, - сказал он. - Ты хочешь отравить меня?

Она с ужасом на лице и с возгласом протеста на устах отпрянула от его прикосновения. От возбуждения она утратила дар речи - ее изумление и гнев выразились в метании рук и конвульсивной гримасе на лице. Она попыталась было встать, но он крепко сжал ей руку в запястье. И снова он задал свой вопрос, углубив на этот раз его ужасный смысл:

- Люсиль, почему ты хочешь отравить меня?

- Ты сошел с ума, Арчи! Ты сошел с ума! - задыхаясь проговорила она. Но кровь застыла у нее в жилах, когда последовал его ответ. Бледная как мел, с полуоткрытым ртом, она в немом бессилии смотрела, как он достает из кармана флакон и подносит его к ее лицу.

- Это из твоей шкатулки с драгоценностями! - воскликнул он.

Дважды пыталась она заговорить, и дважды ей это не удавалось. Наконец медленно, по отдельности роняя слова с кривящихся губ, она произнесла:

- Во всяком случае, я к этому никогда не прибегала. И снова он опустил руку в карман. Вынув сложенный листок бумаги, он развернул его и поднес к ее глазам.

- Вот заключение доктора Энгуса. В нем говорится, что здесь растворено двенадцать гранов сурьмы. У меня также есть свидетельские показания Дюваля, аптекаря, продававшего яд.

На ее лицо было страшно смотреть. Ей нечего было сказать. Ей ничего больше не оставалось, как лежать, бессильно уставив глаза в одну точку, подобно свирепой тигрице, попавшей в роковую западню.

- Ну?

Ответом ему был жест, исполненный отчаяния и мольбы.

- Почему? - спросил он. - Я хочу знать, почему? - Пока он говорил, взгляд его упал на уголок письма, выглядывавший из-за лифа. В мгновение ока он выхватил письмо. Отчаянно вскрикнув, она попыталась вырвать его, он одной рукой отстранил ее и пробежал письмо глазами.

- Кемпбелл! - ужаснулся он. - Это Кемпбелл!

Она вновь обрела присутствие духа. Ведь теперь скрывать было нечего. Ее лицо стало твердым и решительным. Глаза метали молнии.

- Да, - сказала она. - Это Кемпбелл.

- Боже мой! Кемпбелл - из всех мужчин!

Он встал и принялся быстрыми шагами мерить комнату. Кемпбелл, самый благородный человек, которого он только знал; человек, чья жизнь являла собой образец самопожертвования, мужества и прочих достоинств, отличающих божьего избранника! Однако и он тоже пал жертвой этой сирены, которая заставила его опуститься так низко, чтобы предать - в намерениях, если не в реальных поступках - человека, чью руку он дружески пожимал. Невероятно! И тем не менее вот оно, его страстное умоляющее письмо, в котором он просит его жену бежать с ним и разделить судьбу мужчины, не имеющего ни гроша за душой. Каждым своим словом письмо свидетельствовало о том, что Кемпбелл, по крайней мере, не помышлял о смерти Мейсона, которая устранила бы все препятствия. Нет, тот дьявольский план, глубоко продуманный и коварный, родился в стенах этого идеального обиталища.