Космический госпиталь. Том 1

Через несколько секунд Конвей очнулся в маленькой квадратной чужой комнате; ее плоскости и очертания – впрочем как и мебель – были слишком прямыми, а углы слишком острыми. Над ним возвышались два гротескного вида существа – какая-то частица его разума утверждала, что это друзья, – и изучали его плоскими влажными глазами, посаженными на лица из бесформенного розового теста. Комната, ее обитатели и он сам были неподвижными и...

Он умирал!

Неожиданно Конвей осознал, что сбил О'Мару на пол, а сам, усевшись на край кушетки – руки со сжатыми куклами скрещены на груди, – всем торсом быстро раскачивается туда-сюда. Но движение совсем не помогало – комната по-прежнему до ужаса, до дурноты оставалась неподвижной. Его тошнило от головокружения, слабело зрение, он задыхался, исчезало чувство осязания.

– Полегче, парень, – мягко сказал О'Мара. – Не борись с ним.

Адаптируйся.

Конвей попытался выругаться, но звук, который он издал, был скорее похож на блеяние испуганного зверька. Он раскачивался все быстрее и быстрее, вращая при этом из стороны в сторону головой. Комната дергалась и кружилась, но все еще оставалась слишком неподвижной. Неподвижность наводила ужас и была смертоносной. «Как, – в полном отчаянии спрашивал сам себя Конвей, – кто-то может адаптироваться к умиранию?»

– Лейтенант, заверните ему рукав, – приказал настойчиво О'Мара, – и крепко его держите.

И тут Конвей потерял контроль над собой. Чужое существо, которое, очевидно, его захватило, никогда бы не позволило кому-то лишить себя подвижности – это было немыслимо! Он вскочил с кушетки и отшатнулся к столу О'Мары. По-прежнему пытаясь найти движения, которые бы утихомирили чужака в его мозгу, он пополз на коленях сквозь завалы на столе, все также вращая головой.

Но чужаку в его голове было дурно от неподвижности, а у землянина кружилась голова от избытка движений. Конвей не был психиатром, но отлично понимал, что если что-то быстро не придумает, то закончит не врачом, а пациентом О'Мары, ибо чужак был твердо убежден, что вот-вот умрет.

Умирание – даже по доверенности – тяжелейшая психическая травма.

У него мелькнула какая-то идея, когда он взбирался на стол, но сейчас, когда большая часть его мозга была охвачена паникой, что это за идея, трудно было вспомнить. Кто-то попытался стащить его вниз, но он отбрыкался, при этом, правда, потерял равновесие и свалился на вращающееся кресло О'Мары. Чувствуя, что падает, Конвей инстинктивно оттолкнулся ногой от пола. Кресло повернулось более чем на сто восемьдесят градусов, и он оттолкнулся еще раз. Кресло продолжало крутиться, сначала рывками, но, когда он приноровился, вращение стало равномерным.

Он лежал на левом бедре, поджав одну коленку, обхватив спинку кресла руками, и отталкивался от пола правой ногой. Было не трудно представить, что все, что находится в комнате, лежит на боку, а сам он вращается в вертикальной плоскости. Паника стала понемногу стихать.

– Если вы меня остановите, – сказал Конвей, делая ударение на каждом слове, – я дам вам в морду...

Лицо Крэйторна приобрело смешное выражение. О'Мару скрывала открытая дверца шкафчика с медикаментами.

– Это не отвращение к внезапно привнесенному чужому образу жизни, защищаясь, продолжал Конвей, – поверьте, из тех, чьи мнемограммы мне уже записывали, Саррешан ближе всех к человеку. Но эту запись я просто не вынесу! Я, конечно, не психиатр, но не думаю, чтобы какая-либо особь смогла адаптироваться к постоянно повторяющейся смертельной агонии.

На Митболе, – мрачно говорил он, – нельзя сделать вид, что ты мертв, спишь или неподвижен и, значит, ты мертв. Сородичи Саррешана начинают вращаться еще в утробе матери, во время беременности и так до самой...

– Вы нас убедили, доктор, – прервал его О'Мара, снова приближаясь к Конвею. На ладони он держал три таблетки. – Я не стану делать вам укол, потому что остановка вашего тела, очевидно, вызовет нервный шок. Вместо этого я дам вам сильнейшее снотворное. Действие его будет мгновенным и вы проспите по меньшей мере сорок восемь часов. За это время я сотру мнемограмму Саррешана, и когда вы проснетесь, у вас будут лишь остаточные воспоминания и впечатления, но состояние паники уже исчезнет.

А теперь откройте рот, доктор, и закройте глаза...

* * *

Конвей проснулся в крохотной каютке; суровая окраска стен свидетельствовала о том, что он на борту крейсера.

И действительно, к стене была прикреплена табличка:

"Исследовательский корабль для культурных контактов «Декарт». Заполняя почти все пространство каюты, на единственном привинченном к полу стуле сидел офицер с нашивками майора и изучал материалы по Митболу. Он поднял глаза.

– Эдвардс, корабельный врач, – вежливо представился он. – Рад вас видеть на борту, доктор. Вы проснулись?

Конвей сладко зевнул.

– Наполовину, – ответил он.

– В таком случае, – сообщил Эдвардс, выходя в коридор, чтобы Конвей смог одеться, – нас хотел бы видеть капитан.