Космический госпиталь

Когда он уехал из дома в Антарктике, ему казалось, что все неприятности остались позади. Больше ему не нужно будет постоянно следить за собой из опасения проговориться. И не надо будет бороться с искушением — ведь иногда почти против воли он, не сдержавшись, бросал им в глаза правду ради удовольствия посмотреть, как они из этого выпутаются. Он освободился! Совсем освободился!

И вот все началось сначала. Кругом только и говорили, что о разных научных проблемах и открытиях — откуда же он мог знать, что он слышал по-настоящему, а что нет? И как поступить, раз уж эта неведомая беда настигла его и здесь?

Однако у него есть одна надежда. Во всяком случае, к тому, что произошло с Барни, он никакого отношения не имеет. Если бы только ему удалось узнать, как это произошло на самом деле, найти убедительное объяснение, которому поверили бы все, — вот тогда он рискнул бы довериться кому-нибудь, рассказать, каким образом он, сам того не замечая, узнает вещи, которые не должен был бы узнавать…

Но даже если из этого ничего не выйдет, все-таки лучше что-то делать, а не сидеть сложа руки и ждать очередного скандала.

Рикки отнес горох на кухню и пошел бродить по вырубке. Влажная рыжая земля блестела под лучами солнца как масляная краска. Там и сям он видел отпечатки больших ступней Барни. Они вели от лагеря и к лагерю, они манили в лес. Там, среди черных листьев и еще более черных теней, притаилась какая-то настоящая, осязаемая опасность, от которой можно было избавиться при помощи палки. Возле хижины его отца лежала груда палок, заготовленных для исследовательских партий. Рикки выбрал палку потяжелей и потолще.

Длинный Меч кончил пить — или, если хотите, купаться — и, выбравшись из обмелевшей лужицы в чаше листа, развернул перепонки, подставляя их солнцу. В эту минуту он больше всего походил на летучую мышь. Черные пленки, которые протянулись от его рук и ног, в свернутом виде были почти незаметны. Но, раскрытые во всю ширину, подставленные солнечным лучам, они занимали более двух квадратных футов. Эти перепонки поглощали световые волны всего видимого спектра, а также значительную часть ультрафиолетовых и инфракрасных. Подобно большинству живых организмов на Лямбде, Длинный Меч поддерживал свое существование интенсивным фотосинтезом.

Он только-только начал оправляться от утомительных происшествий прошлой ночи (всякая деятельность в темноте приводила к быстрому истощению), когда из леса донесся зов:

— Большеног уходит, Длинный Меч! Большеног отправляется в Путешествие. Ты хотел посмотреть, как это происходит. Иди быстрее!

Перепонки тотчас же скрутились в тугие валики, плотно прилегающие к рукам и ногам, и Длинный Меч стремительными прыжками понесся по лесу. Долгое Путешествие было для него полнейшей тайной — как и для всех Собратьев, пока ими не овладевало непреодолимое стремление уйти. Но если остальных эта тайна не интересовала, то Длинный Меч очень хотел в нее проникнуть.

Вскоре он добрался до опушки леса у края Большого Разлома. Около двадцати Собратьев сидели на площадке над отвесным обрывом. Среди них был и Большеног: его ступни подергивались от нетерпения. Когда Длинный Меч опустился на площадку. Большеног вскочил, торопясь поскорей отправиться в путь.

— Куда ты идешь? — спросил Длинный Меч. — Чего ты там ищешь, Большеног? Зачем тебе идти через пустыню, где нет ни воды, ни тени? Ты и полпути не пройдешь, как превратишься в сухой сучок.

Но мысли Большенога были отключены: его больше не интересовали ни Длинный Меч, ни Собратья, ни опасность, грозившая Дереву. Он не знал, зачем ему нужно спускаться туда, где простерлась пустыня из сухих скал и камней. Он не сознавал ничего, кроме желания скорее уйти. Спрыгнув с площадки, Большеног перелетал с уступа на уступ, пока не достиг подножия. И ни разу не оглянувшись, он направился через широкую, усеянную камнями равнину, туда, куда указывали длинные тени, отбрасываемые восходящим солнцем.

Длинный Меч грустно смотрел ему вслед. К нему самому тот зов, которому подчинился Большеног, придет еще почти через год, а потому мысль о собственном Путешествии пока его не тревожила. Он знал, какие опасности подстерегают Собратьев на сухих равнинах, а так как привычка логически мыслить была развита у него особенно сильно, дальнейшая судьба Большенога не могла не внушать ему тревоги. Равнина простиралась до самого горизонта — по крайней мере на двенадцать миль. А на горизонте тянулась темная полоса, которая, возможно, была продолжением их леса. И Длинный Меч никак не мог понять, зачем Большеногу понадобилось идти туда — и не только ему, но и многим тысячам Собратьев, из поколения в поколение покидавших родной лес.

Он вернулся к вырубке и примостился на высокой ветке. Большого Племени почти не было видно. Длинный Меч заметил, что от тех, кто находился поблизости, исходит смутная тревога — это чувство было ему незнакомо и показалось неприятным. Необходимо было найти какой-то способ отделить одну особь от остальных, раз уж прямолинейный метод оказался неэффективным.