Костер и Саламандра. Книга первая

Людвига Третьего и Виллемину в перелесских газетах теперь рисовали на одной картинке. Вроде они у телеграфа: Людвиг, чьё очень красивое лицо, породистое и тонкое, как с древней гравюры, превращали в этакую помесь черепа с коршуном, диктует телеграфисту-мертвецу — и Виллемина-ангелок с глупеньким кукольным личиком слушает, как я, гнусная ведьма, читаю эту телеграмму. Злобные силы сговариваются.

Наши, надо сказать, не отставали. У наших любимая тема была — шествие якобы Святого Ордена ветви Сердца Мира: из-под балахонов у наставников торчала целая куча оружия, от мечей до винтовок, а благостные маски прикрывали злобные физиономии. И вся эта банда, разумеется, ломилась через границу в Девятиозерье — и ещё на наше побережье алчно посматривала.

Очень наглядно. Иногда ещё пририсовывали трогательного дедушку-наставника Путеводной Звезды и Благих Вод, который из-за нашей границы всю эту нечисть благословляет, — и с них осыпается маскировка, остаются только оскаленные вурдалачьи морды.

Но картинки картинками, а в нашей столице начали появляться приезжие из Девятиозерья. Внезапно.

Аж на большом утреннем приёме во Дворце Виллемине представился некий Деймонд, барон Чернокаменский с женой и дочерью. Усталые и растерянные, хоть и улыбались, — но костюмы шикарные.

В чём прелесть их истории: леди Лана из дома Морской Бабочки почти двадцать лет назад вышла замуж за блистательного молодого человека из Девятиозерья, который живописью увлекался и приезжал порисовать, видите ли, наше море. И уехала с этим художником, жила себе в Девятиозерье, детей там завели — и вдруг.

Стоял, значит, этот бывший художник, а сейчас ещё и бывший советник лесного министерства Девятиозерья, перед Виллеминой, просил подданства в Прибережье для себя, дочери и двух сыновей, слишком маленьких, чтобы их представлять ко двору. Вышел в отставку, продали за бесценок поместье, родовое гнездо, как я понимаю. Взяли узлы и чемоданы, собрали детишек и дёрнули за границу.

Небедный мужик, так-то. И с отличным положением при том дворе. Был.

Виллемина присягу приняла и подданство дала. А у Деймонда так явственно отлегло от души, что он даже встал вольготнее. И сказал целую речь: как отблагодарит государыню за милость и гостеприимство, а то по нынешним временам бедным странникам непонятно где можно переждать весь этот наступающий ужас…

Видно было, что про ужас у него случайно вырвалось: сконфузился очень. Но Виллемина не заметила, разулыбалась и сказала, что в Прибережье всем рады. Вот скоро наступит весна, станет тепло — и забудутся все горести.

А Норис потом, уже вечером, в знаменитой маленькой гостиной Виллемины, рассказал нам всем, что там с баронами Чернокаменскими такое случилось, от чего они схватили ноги в руки и продали за бесценок особняк позапрошлого века.

— Он рассказывал, что за детей боится, — сказал Норис. — А на домик его — в столице, на площади у ратуши, очень красивый домик, ещё Тенгра Девятиозерского Смешливого помнит — покупатель нашёлся. За треть цены.

— Не понял, — фыркнул Райнор. — Что значит «покупатель за треть цены»? А Деймонд его не послал по непростой дороге без свечки и прищепки на носу?

— Здесь дамы! — напомнил Клай. — Но вообще впрямь странно.

Только Ольгер посмотрел как-то слишком сочувственно, будто о чём-то догадывался. А Норис стал рассказывать:

— Не послал. Жили эти Чернокаменские, никого не трогали — и вдруг к ним заявляется наставничек из Святой Земли и говорит: Преподобный Оуэлл ищет жильё — и хотел бы остановиться именно у вас. Это с вашей стороны было бы очень благочестиво и душеспасительно — и молитвы Преподобного Оуэлла спасли бы вас от адских тварей, которых тут что-то многовато развелось. Вы, говорит, с семейством можете переселиться на второй этаж, а в бельэтаже будет жить Преподобный — и молиться за вас, грешных.

— Ничего себе! — закричала я. — Да веником в физиономию же!

— Фи, дорогая Карла, — улыбнулась Виллемина. — Духовное лицо всё-таки. Достаточно попросить удалиться словами.

Норис поклонился:

— Именно так Деймонд и сделал, государыня. Сказал, что особняк строили его предки — и не для пришлых священников. Пусть, мол, о них Святой Орден заботится, а здесь живут миряне и лезть нечего. И наставник покрутился, повертелся, поныл про непростые времена и опасность ада — и ушёл. А ночью адская тварь напала на мать Деймонда.

У нас всех на минуту дар речи пропал.

— Напала? — поразилась Виллемина, которая пришла в себя первой. — Тень?

— Нет, государыня, — сказал Норис. — Он говорит, не тень, а вполне реальная, материальная тварь. Кошмарная. Он видел гадину только мельком: прибежал на крик матери. Говорит, что серая, вроде бы совсем голая, ноги короче рук, руки очень длинные — и пальцы страшно длинные, страшно гибкие, как ветки. А на голове он заметил только глаза — светящиеся глаза, как два фонаря. Гадина схватила его мать за горло, но выпустила, когда Деймонд вбежал в спальню. В окно сиганула — выбила стекло.

Виллемина посмотрела на меня.

— Это не адская гончая, — сказала я. — Это что-то новое и очень нехорошее. Я о таком и не слышала никогда.